Рожер де Дама: Записки графа Рожера Дама

С возможною поспешностью я отправился из Гейнсберга в Варшаву через Франкфурт-на-Одере, Мезериц и Познань. Немедленно по прибытии я пошел представиться графу Штакельбергу, обладавшему изящными манерами, большою предупредительностью и оказавшего мне самый любезный прием. Я ему передал имевшееся у меня для него письмо; мой путь с этого момента зависел от степени его усердия при оказании мне помощи, но улыбка, появившаяся на его лице при чтении письма, возбудила во мне надежды на благоприятное для меня решение. Окончив чтение, он сказал: «Ваше желание, милостивый государь, а также и желание Е.К.В. принца Генриха совершенно противоположно тем инструкциям, которые я имею от моего двора, и наше с вами положение крайне щекотливо; однако попробуем выйти из него. Выбирайте одно из двух: если вы намереваетесь провести здесь несколько дней и ознакомиться с Варшавой, то я прошу вас оказать мне честь своим присутствием на сегодняшнем моем балу и ужине, где вы увидите всё лучшее общество Польши; но в таком случае, предупреждаю вас, что я буду в состоянии дать вам подорожную лишь в Петербург, и, может быть, вы встретите большие препятствия к осуществлению ваших желаний. Но не пожелаете ли вы, вместо того, не показываться в обществе и скрыть ваш проезд через Варшаву? В таком случае я вам по дружбе дам подорожную в Елизаветград, в нашу генеральную квартиру, в самую квартиру принца де-Линь, и вы там распутаете свое дело».

Хотя я никогда раньше не видывал графа Штакельберга, но, несмотря на то почтение, которое внушали мне его прием, его внешность, его дворец, я, не думая о приличии, преисполненный радости и благодарности, бросился ему на шею. Он отдал приказания своему секретарю и, пока их исполняли, он занимал меня, посвящая в важнейшие особенности, которые мне следовало знать при прибытии в армию. Явилась подорожная; я выразил графу уверение в вечной преданности и привязанности и, два часа спустя по выходе от него, я уже покинул Варшаву.

Хозяин гостиницы, в которой я остановился, сумел в это короткое время найти мне лакея-поляка, говорившего одинаково хорошо как по-немецки, так и по-русски и оказавшегося, по счастливой случайности, прекрасным малым; с другой стороны, именно во время этого последнего переезда моего долгого пути, мое терпение подверглось наибольшему испытанию: безобразные дороги, клячи, а не лошади, ямщики — евреи, вместо пищи — бульон в таблетках принца Генриха, карета моя, попорченная от частых поломок и падений в канавы, покрытые снегом; длинные, морозные ночи, отвратительные проводники, которых приходилось отыскивать с трудом, — одним словом, за эти двенадцать суток, что я употребил на то, чтобы достигнуть той ногайско-татарской горы, к которой я стремился во что бы то ни стало, я испытал всевозможные мелкие неприятности, которые встречаются в самых томительных путешествиях. Но развязка моего путешествия настолько занимала меня, что не было места посторонним мыслям, и я менее всего в жизни способен забыть то мгновение, когда я увидел первую лачугу жалкого Елизаветграда.

12-го янв. в 11 час. вечера мои ямщики остановились перед чем-то вроде кофейни или общественного бильярдного зала этого городка; я осведомился через моего лакея-поляка, не знает ли кто-нибудь, где живет принц Линь (de-Ligne). Один из его людей как раз в это время играл на бильярде. Я велел его призвать. Он сказал мне, что его господин живет на вершине горы, в крепости, недалеко от князя Потемкина. Я попросил его проводить меня, но не желая, чтобы князь Потемкин мог спросить, кто явился, прежде нежели я повидаю князя Линя, и велел экипажу медленно подниматься в гору, а сам пешком последовал за ним в сопровождении слуги. На подъем в гору потребовалось полчаса. Наконец, я вхожу в крепость. Слуга вводит меня в дом, в две маленькие, скверные, довольно грязные комнатки: я нахожусь у принца Линя. Я попросил его камердинера известить его о том, что его заклинают немедленно возвратиться домой, в особенности я просил не давать никаких сведений об иностранце, который его ожидает. Через несколько мгновений пришел принц Линь. Не мешает напомнить, что он никогда не забывал тех, кто ему напоминал парижское общество, где он себя чувствовал лучше всего, и понятно, в таком случае, что он обрадовался встрече со мной, как если бы он меня безумно любил. Я объяснил ему в возможно кратких выражениях, что желание быть принятым в русскую армию или получить разрешение оставаться при нём, принце Лине, хотя бы и в своем мундире [2] Серовато-белый мундир, на подкладке, синие воротник и отвороты на рукавах и полах, такие же жилет и брюки. Для офицеров — золотой галун на всех петлях. Полк носил каску.