Лидия Скрябина - Дневник ее соглядатая

В это время раздался звонок в дверь. Алешина мама пошла открывать, в прихожей мелькнула милицейская форма. «Неужели участковый? Небось всех подопечных пьяниц по воскресеньям дозором обходит», – с ужасом подумала я. Участковым инспектором оказалась упитанная сорокалетняя блондинка, пышные формы которой были туго схвачены темно-серым кителем.

«Сейчас начнет стыдить», – я приготовилась к худшему. Но оказалось, что это не участковый, а инспектор по работе с несовершеннолетними, в свободное от службы время – старшая сестра моего ухажера.

– Шурочка, а мы тебя заждались. Давай-ка доставай баян, – обрадовался мой потенциальный свекор.

Пышнотелая Шура расстегнула мундир, ослабила узел галстука и боком подсела к столу.

– По одной, – скомандовала она маме, протянув крупную белую ручищу за ломтем сервелата, – и пойду переоденусь. – Одобрительно оглядела меня и с дружеским напутствием: «Будем!» – опрокинула в глотку наполненный до краев заботливой материнской рукой стакан. В горле у нее радостно булькнуло. Шура шумно вдохнула, крякнула от удовольствия и пошла за баяном.

Через десять минут все счастливое семейство дружно затянуло: «Темная ночь, только пули свистят по степи…»

На этом аудиенция мною была прервана. Спускаясь, я думала о том, что лифт несет меня не на первый этаж, а через миллиарды миров и вселенных обратно в мой привычный мир рефлексирующих эстетов и вторых завтраков.

В следующий раз я встретила боксера Лешу только через пять лет. Случайно столкнулись в магазине. Разговорились. К тому времени он был уже женат. История его женитьбы такова.

Купил он однажды солнечным летним днем модные белые польские ботинки у фарцовщика и отправился в них погулять в парк имени Горького. У летнего кафе он еще издали заприметил крепко сбитую, круглолицую блондинку с выщипанными по моде семидесятых тонкими дужками бровей.

На девушке была топорно пошитая отечественная майка с короткими рукавами, качество которой, впрочем, нисколько не мешало ей соблазнительно обтягивать внушительных размеров бюст своей хозяйки. Короткая самопальная джинсовая юбка, слегка топорщась на швах, туго прилегала всеми своими зигзагами к крутым бедрам незнакомки. А ее бледные, еще не схваченные загаром ноги с круглыми большими коленками были обуты в ярко-желтые, на толстой черной подошве босоножки.

Отбеленные перекисью волосы мелким бесом весело разбегались во все стороны. Девушка стояла посреди площади, теребила неровные швы джинсовой юбки и всем своим призывно-радостным видом напоминала новенький, только что сошедший с конвейера трактор.

Боксеру Леше девушка очень понравилась. Весь остаток дня он провел с ней, катаясь на скрипящей бортами рассохшейся лодке по маленькому грязному пруду, темную воду которого оживляли только апельсиновые корки и сигаретные бычки. Потом они осели в ближайшем кафе с видом на высокий зеленый забор летнего театра и, растягивая удовольствие, медленно прихлебывали теплое разбавленное пиво из толстых мутных кружек, заедая его кусочками прогорклого соленого сыра.

Неразношенные ботинки порядком натерли нашему герою ноги, поэтому вечером боксер Алексей сначала собирался просто посадить Любу в такси, но по закону подлости ни одна машина почему-то не останавливалась. Так он доплелся с девушкой до Замоскворечья, где жила его новая избранница. И когда Люба предложила ему подняться к себе, с радостью согласился, так как хотел уже только одного: снять ботинки.

Вошли в квартиру, которая из-за грязи и захламленности показалась ему коммунальной. Прошли в ее комнату. Здесь он наконец-то содрал с кровоточащих ног свою злополучную обновку и с удовольствием растянулся на диване. Девица Люба, как настоящая сестра милосердия, каковой впоследствии и оказалась (санитаркой), обтерла ему ступни холодной водой, и боксер Алексей забылся тревожным сном…

А утром на кухне его уже ждали родители девицы Любы, жаждавшие благословить молодых и обнять будущего зятя. Вырвался из их цепких объятий он только под вечер в растоптанных фиолетовых женских тапочках с оторванными помпонами и с целлофановым пакетом под мышкой, в котором лежали его новые белые ботинки. Надо ли говорить, что через десять дней девица Люба радостно объявила ему, что, «по-моему, уже немножко беременна». Мышеловка с грохотом захлопнулась».

– Смешно. Она была языкастая, наша Стёпа, – вздохнула Алла и впервые подумала о мачехе с нежностью, но без боли.