Лидия Скрябина - Дневник ее соглядатая

– Знаешь, я очень люблю Тверь. Мне хорошо в Москве, но после учебы я хотел бы вернуться сюда. В провинции, если у тебя есть деньги, жить довольно приятно. А за границу отовсюду можно ездить.

Алла молчала. «Все точно. Он хочет вернуться в свое пятикомнатное, темное, теплое, пыльное гнездо и жить долго и счастливо. А ведь, несмотря на затаренность старыми вещами, Илья больше, чем я, времени проживает в настоящем. Может, эта жизнь, как неведомому Вадику, герою, с которого мачеха хотела брать пример, Илье тоже впору? А мне, как и Стёпе, всюду жмет? Ведь сверстники Илью любят не из-за того, что он зажигает в «Джусто», а за то, что поет песни Окуджавы под гитару? Хотя это полный отстой. «Давайте жить, во всем друг другу потакая…»

– Разве ты не хочешь сделать блестящую адвокатскую карьеру? – спросила она вслух.

– Знаешь, я всегда хотел «уметь», а не «достичь». Ведь то, что ты умеешь, остается с тобой навсегда. А то, чего ты достиг, может быть отнято судьбой в любую минуту.

– Фило-ософ, – протянула Алла. А она всегда хотела только «достичь». Надо и об этом подумать на досуге.

– Ты побудешь у нас хоть чуть-чуть? – с надеждой спросил Илья и нежно сжал ее руку.

– Пару дней, – ответила Алла и нежно пожала ему руку в ответ. «Котик, тебя же надо еще трахнуть для алиби».

– А Казантип? Наша поездка не отменяется? Я всё узнал, – радостно оживился юноша.

– Еще не решила. Мне тут из учебки звонили. По-моему, этот горец долбаный собрался меня через универ прессануть.

– Что ты ему сделала?

– Не знаю, может, бывшая жена пожаловалась, что я с детьми его не хочу встречаться и считать своими сестрами. Аможет, еще что. Знаешь, я хочу уйти с юридического.

– Почему? – изумился Илья.

– Это не мое.

Они снова остановились на набережной, рядом с памятником купцу Никитину, ходившему за три моря.

– Он из Твери был?

– Да, земляк.

Повернули обратно.

Вечером после обильного ужина, разговоров и телевизионных «Вестей» пили чай, и Алла с удивлением подметила, что всю грязную посуду домочадцы дружно снесли на кухню, а чашки, каждый свою, поставили на комод. «Это что? Примета такая – чашки на ночь не мыть?» – фыркнула Алла. Но не успела придумать какую-нибудь новую язвительную теорию, потому что Илья заговорщически поманил ее в свою комнату. На роскошном старинном диване со скрипучей спинкой из карельской березы они уютно приникли друг к другу и потихоньку начали оглаживаться и обцеловываться. Наслаждение было полным, и Алле стало даже совестно. «Где же любовь? Если Каха не любовь и Илья не любовь, то где же она, любовь? И почему тогда я получаю такой кайф от этой не-любви к Илье?»

Утром ей захотелось побыстрее смыться на свежий солнечный воздух из этого музея восковых фигур, и она бодро вызвалась погулять с собакой, пока мама будет готовить завтрак из десяти блюд, а папа с Ильей поднимать бабушку.

«Имею ли я право вторгаться в эту жизнь со своим кукушонком? – сомневалась Алла, спускаясь в лифте. – Ладно, еще есть время отказаться от этой затеи и придумать что-нибудь другое», – решила она.

Псина, никчемная старая развалина, криво цокала на негнущихся лапах по асфальту. «Зачем, пока ты молод, окружать себя стариками? – недоумевала Алла, с отвращением наблюдая за судорожным передвижением дряхлой дворняги по жизни. – Ведь твое время тоже придет, и ты еще насмотришься на все это. Вот пес, какое с ним мученье! Он писает дома, ничего не слышит, пукает и храпит. Чего бы не усыпить бедное животное, которому так тяжело?» На этом месте, словно услышав ее мысли, барбос вдруг начал хрипеть и задыхаться.

– Нет, только не со мной, пошли, околевай дома! – простонала Алла и попыталась силком проволочить этого издыхающего в конвульсиях старпера в сторону подъезда.

Но он упирался и страшно хрипел.

«Вот сейчас сдохнет у меня на руках, – с ужасом подумала Алла. – А ведь я злая, только что хотела, чтобы он окочурился. А теперь жалко». Ей стало совестно.

– Пожалуйста, хороший мой, не умирай, старина! – подбодрила она пса.

Пес мужественно дохрипел до подъезда и собрался околеть на пороге отчего дома. Алла, преодолевая отвращение, хотела погладить его, чтобы он не ушел в мир иной без последней ласки, и тут заметила в его пасти какой-то заплесневелый огрызок, который он судорожно прикусил своим единственным желтым зубом.

Оказывается, подлая тварь и не думала подыхать, а давилась какой-то тухлятиной, пытаясь ее заглотнуть на ходу и боясь, что Алла отнимет добычу.