Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

А Марыся над этим только посмеивалась, потому что молодой Чинский даже не смотрел на посетительницу.

– Господин Лешек, вы ко мне покупателей привлекаете, – говорила она молодому человеку, когда они снова оставались одни. – Госпожа Шкопкова должна быть вам благодарна.

– Если еще одна появится, я ей язык покажу! – с притворным раздражением грозился он.

И надо же было так случиться, что через пять минут заглянула в лавку жена аптекаря. Разряжена она была так, точно на бал собралась, а уж от ее духов в помещении даже трудно стало дышать. Чинский, недолго думая, принялся за свое; правда, язык он не стал показывать, зато сделал нечто похуже: притворился, будто расчихался от ее парфюма. И уж как начал, так и чихал беспрерывно все время, пока надушенная дама не вылетела из магазина, точно камень из пращи, красная от злости и взбешенная чуть не до потери сознания.

После того случая она возненавидела Марысю и каждый раз, встречая госпожу Шкопкову, заверяла ее, что не потратит в ее магазине и гроша ломаного, пока там будет стоять за прилавком эта омерзительная девка.

Госпоже Шкопковой потеря клиентки не понравилась, она даже отругала Марысю, сама не зная за что, просто так, на всякий случай, но не стала ее прогонять.

А аптекарша, хотя и была уже немолода, но, бесспорно, отличалась красотой. Впрочем, господин Лешек и на молодых внимания не обращал, даже на тех, кто одевался с шиком или происходил из хорошей семьи, как например, дочка дорожного инженера или молодая Павлицкая, сестра доктора. И конечно, Марысе это льстило. Причем тем более льстило, что обычно господин Лешек был страшно самонадеян, и она считала это большим его недостатком. С ней он держал себя просто и весело, а вот по отношению к другим людям был высокомерен и заносчив. Запанибрата разговаривал он только с самыми богатыми местными землевладельцами, а на остальных поглядывал сверху вниз. Часто повторял, что его мать происходит из графской фамилии, а отец – из семьи магнатов и сенаторов и что во всем воеводстве, за исключением Радзивиллов и Тышкевичей, никто не имеет права задирать нос выше, чем Чинские.

Однажды Марыся не выдержала и с насмешливой улыбкой сказала ему:

– Очень забавно смотреть, как такой молодой и знатный господин задирает нос, чтобы произвести впечатление на бедную продавщицу.

Он тут же смутился и дал слово, что у него вовсе и не было такого намерения.

– Панна Марыся, только не подумайте, что я уж такой глупый сноб.

– Я и не думаю так, – холодно ответила она. – Зато я вижу, что вы очень тонко указали на существующую разницу в нашем положении…

– Панна Марыся!..

– …и на ту честь, которую вы мне оказываете, снисходя до того, чтобы тратить свое драгоценное время на беседы с глупенькой и нищей продавщицей из маленького местечка…

– Панна Марыся! Вы ж меня с ума сводите!

– Такого намерения у меня нет. Я обязана быть вежливой с покупателями. И поэтому вынуждена сейчас извиниться перед вами и попросить выйти, потому что мне надо подмести в магазине, а пыль могла бы повредить вашему драгоценному здоровью, не говоря уже о лондонском костюме.

– Так вот вы как! – побледнев, вскричал он.

– Да, вот так.

– Панна Марыся!

– Вам еще что-то завернуть? – Девушка с деланной улыбкой наклонилась над прилавком.

Чинский изо всех сил хлестнул прутиком по сапогу.

– Я сам все заверну, черт побери! Прощайте! Не скоро вы меня тут снова увидите!

– Счастливого пути…

– Проклятие! – выругался он.

Он вылетел из магазина, вскочил в седло и с места пустил лошадь в галоп. Она видела, как он, точно обезумев, пронесся, вздымая клубы пыли, по немощеной площади Независимости.

Марыся села и задумалась. Девушка знала, что поступила правильно, что этого задаваку следовало проучить, но все-таки ей было жаль его.

– Не скоро я его теперь увижу… Возможно, что и никогда, – вздохнула Марыся. – Ну, что поделаешь. Может, оно и к лучшему.

На следующее утро, когда она пришла в восемь часов открывать магазин, перед дверьми ее дожидался лесник из Людвикова. Он привез письмо. В этом письме Чинский писал, что у него теперь совершенно испорчены все каникулы и что это исключительно ее вина. Что он не ожидал от нее такого, что она неверно истолковала все его намерения и обидела его, даже оскорбила. Но поскольку и он вел себя не вполне вежливо, то считает своей обязанностью джентльмена принести ей свои извинения.

«Чтобы развеять эти горькие воспоминания, – писал он в конце, – я отправляюсь в Вильно и буду там так пить, что меня наверняка черт приберет, согласно Вашим пожеланиям».