Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

Несомненно, все с восторгом и рукоплесканиями воспримут его открытие. Он переживет еще один день триумфа. Но что будет потом?..

Силой обстоятельств его отодвинут на второй план, он окажется в тени величия Вильчура… Правда, кафедру у него не отберут, но под воздействием общественного мнения он будет вынужден уступить ее Вильчуру добровольно. А потом и управление больницей… директорский кабинет… Пропали все его новшества, которые он внедрял годами… А председательство в разных товариществах и союзах…

Да, войти туда, в судебный зал, и громко объявить, что этот знахарь – профессор Рафал Вильчур, означает отказаться от всех собственных достижений и завоеваний, от собственных должностей. Перечеркнуть самый славный период своей карьеры и добровольно отречься от всего, что он так полюбил…

И еще одно. В написанной им биографии профессора Вильчура был один небольшой эпизод, который Добранецкий за столько лет так и не смог забыть и которого не мог себе простить, считая его возмутительным проявлением тщеславия. Описывая случай в университетской клинике, он солгал, приписав себе заслугу некоего смелого, но оказавшегося верным диагноза. И теперь еще он краснел, когда вспоминал о том давнем вранье, глупом и ненужном.

А обман этот, пусть мелкий и, в общем-то, малозначительный, разоблачить мог только один человек – профессор Вильчур.

Он мог его разоблачить… но только в том случае, если Вильчур снова обретет память…

Руки и ноги профессора Добранецкого заледенели, в висках бешено пульсировала кровь.

«Как поступить?..»

Совершит ли он подлость, если ничего не скажет?.. Будет ли трагедией для Вильчура остаться в том положении, в каком он жил до сих пор, ведь он должен был уже привыкнуть к нему, разве нет?..

«Это же просто совпадение, что Корчинский именно меня вызвал свидетелем! И я, тысяча чертей, совершенно случайно согласился! Если б не это… Антоний Косиба до смерти остался бы Антонием Косибой и вовсе не чувствовал бы себя пострадавшим».

Вот именно! Это и должно стать истинным мерилом и проверкой справедливости. Если кто-то не знает, что с ним поступают несправедливо, то и нет никакой несправедливости. Вильчур не осознаёт, что был кем-то другим, и считает свою судьбу вполне естественной и закономерной. Нет счастья без его осознания, как нет и несчастья…

В коридорах раздался резкий звук звонка.

– Прошу встать! Суд идет! – донесся из зала голос секретаря суда.

Добранецкий услышал, но не сдвинулся с места. В зале читали приговор.

«А что будет, если его осудят?» – пронеслась в его воспаленном мозгу мучительная мысль.

Он сжал кулаки.

«Нет, этого не может быть, его не осудят», – твердил он себе.

Вскоре из зала донесся рокот голосов, шум отодвигаемых стульев и какие-то крики. Двери открылись. Публика выплеснулась в коридор.

По выражениям лиц этих людей нетрудно было понять, что приговор был оправдательный. Добранецкий с облегчением вздохнул. Ему показалось, что весь груз ответственности спал с его сердца.

Публика из зала проходила мимо него, громко разговаривая и жестикулируя. Мужики в кирпичного цвета тулупах, врачи, адвокаты, мельник с сыном, супруги Чинские. Последним в окружении самой большой группы людей шел знахарь Косиба со своим адвокатом, молодым Чинским и его невестой.

Адвокат Корчинский остановил всех рядом с профессором Добранецким. Что-то весело ему говорил, за что-то благодарил.

Профессор старался улыбаться, жал им руки, но глаз не поднимал. Лишь на секунду, когда он все-таки решился их поднять, он встретился взглядом с Антонием Косибой. И лишь огромным усилием воли ему удалось удержаться, чтобы не вскрикнуть. Взгляд Косибы был тревожным, назойливым и в то же время отсутствующим.

Наконец все ушли, и Добранецкий, совершенно измотанный, опустился на лавку.

Ночь он провел тяжелую. Ни на мгновение не удалось ему забыться сном, все время он ворочался с боку на бок. Благодарный Корчинский заказал ему лучшие апартаменты в лучшей гостинице города. Тут было тихо и удобно. Но заснуть профессор так и не смог. Уже под утро, измученный бессонницей, он нажал кнопку звонка и приказал подать крепкий чай и коньяк.

Только выпив почти всю бутылку, Добранецкий добился желаемого результата: к нему наконец-то пришел сон. Проснулся он поздно и с головной болью. Ему принесли телеграммы из Варшавы. В одной ассистент из больницы напоминал о назначенной на завтра конференции в Закопане, где профессор должен был председательствовать, другую послала жена. Она торопила его с возвращением.