Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

Он ударил кулаком по столу и, возбужденный, умолк на мгновение.

– В давние времена в Австрии, – продолжил он, – существовал один необыкновенный военный орден. Его давали за странные поступки: за неподчинение приказу, за нарушение дисциплины, за бунт против субординации. Это был один из высших и реже всего присуждаемых орденов, но считался он самой почетной наградой. Если б польские суды имели право не только наказывать, но и награждать людей, именно такой орден за нарушение закона должен был бы украшать грудь Антония Косибы, когда он выйдет из этого зала.

Но поскольку такой награды, к сожалению, у нас не существует, пусть ему послужит наградой то, что каждый честный человек будет считать для себя честью пожать его натруженную испачканную руку, самую чистую руку на свете.

Корчинский поклонился и сел.

Профессор Добранецкий не без удивления заметил явно выраженное волнение на его лице с полуприкрытыми глазами. Впрочем, профессор и сам был тронут, как и вся публика. Один из судей раз за разом легко потирал согнутым пальцем уголки губ. Другой не поднимал глаз от бумаг.

Казалось, оправдательный приговор был предрешен, тем более что прокурор отказался от ответной реплики.

– Обвиняемому предоставляется право голоса, – сказал председательствующий суда.

Антоний Косиба не пошевелился.

– Вы имеете право произнести последнее слово. – Адвокат Корчинский коснулся его локтя.

– Мне нечего… нечего сказать. Мне все равно, – произнес поднявший со своего места знахарь. И сел.

Если бы кто-то в этот момент посмотрел на профессора Добранецкого, он, безусловно, был бы крайне удивлен. Профессор внезапно побледнел, сделал такое движение, точно хотел вскочить со стула, и открыл рот…

Но никто этого не заметил. Все как раз вставали со своих мест, потому что судьи удалялись на совещание. После того как они вышли, шум громких разговоров наполнил зал, многие окружили Корчинского, поздравляя с великолепно проведенной защитой. Кое-кто вышел в коридор, чтобы покурить.

Профессор Добранецкий тоже направился туда. У него дрожали руки, когда он доставал портсигар. Он отыскал пустую скамейку в отдаленном углу и тяжело опустился на нее.

Да. Теперь-то он узнал его наверняка: знахарь Антоний Косиба был когда-то… профессором Рафалом Вильчуром.

«Этот голос!..»

О, он никогда не мог забыть этот голос. Ведь он годами вслушивался в его звучание. Сначала – будучи студентом медицинского факультета, потом – ассистентом и, наконец, начинающим врачом, которого взял под крыло великий ученый… Как же он мог не узнать этих черт сразу! Как мог не разглядеть их под седоватой щетиной?

Вот это да! Каким же глупцом он был раньше, когда еще не видел Антония Косибы, когда только изумленно разглядывал послеоперационные шрамы на его пациентах! И никак не мог взять в толк, как деревенский знахарь сумел столь гениально провести сложнейшие операции, которые даже его, профессора Добранецкого, заставили бы сомневаться в своих силах.

Он обязан был сразу узнать руку учителя! «Какой же я глупец!»

А ведь были у него и другие подсказки. Среди обследованных больных находилась и та девушка, у которой был вдавленный перелом основания черепа. Добранецкого, правда, заставила задуматься ее фамилия: Вильчур, но он так торопился, что даже не подумал расспросить девушку. Да и фамилия эта встречалась довольно часто, у него самого было несколько пациентов по фамилии Вильчур. Но все-таки следовало задуматься. И возраст этой Вильчур, кажется, вполне соответствует возрасту дочки профессора Вильчура… Когда она вместе с матерью исчезла из Варшавы, ей было… лет семь. Да, теперь понятно…

«Это не могло быть случайностью! Знахарь Косиба… и она…»

Профессор отшвырнул незажженную папиросу и отер лоб. Он был влажен.

«Так, значит, он не умер и его не убили! Укрылся тут, на окраине, под видом мужика и под чужой фамилией, укрылся вместе с дочерью, только вот почему он не изменил и ее фамилии?.. Почему отец с дочерью притворяются чужими друг другу людьми?»

Теперь он вспомнил, что ему сказала та девица во время обследования: «Дядюшка Антоний так заботился обо мне, что даже от настоящего, родного дяди такого нельзя было бы ждать».

Зачем вся эта комедия?.. Ну и еще ее отец! Достаточно было бы, чтобы он встал и сказал: «Я имею полное право оперировать и лечить. Я не знахарь Косиба. Я – профессор Рафал Вильчур».

И его сразу освободили бы.

«Тогда чего ради он так судорожно держится за свою фальшивую шкуру? Он мог бы открыть свое настоящее имя еще во время суда первой инстанции, но предпочел получить обвинительный приговор, обрекший его на три года тюрьмы».