Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

Вряд ли я оказался «кусочком побольше и посвежее», отсюда и ее благоприобретенная мина кротости и смирения. Подозреваю, что она намного раньше меня задумалась о разводе, но, не позволяя эмоциям взять верх над интеллектом, записала, разумница: «Шило на мыло менять – только время терять. Компромисс – петляющая ниточка волшебного клубка, что точно знает направление, извилистый путь к благополучию, к большому кусочку от пирога Фортуны». Ну чтоб нам сразу не разойтись! Глядишь, избежали бы позора и я, и она.

Зачем она меня на себе женила? Я отнюдь не стремился осупруживаться, обзаводиться семьей. Мне вполне хватало самого себя и старых книг. Иногда случались женщины, но с ними я всегда ощущал себя раком на безрыбье. И непременно они давали мне это понять после всех моих трудов каторжных на их взалкавшей ниве. Никакой благодарности. Торопливые утренние сборы, презрительный взгляд на мой гульфик, всегда, кстати, прилично застегнутый, еще более презрительный – на мои книги. При чем тут мои книги, господа? Женщин невозможно понять.

Но Улли мною восторгалась не скрываясь, более того – напоказ, что льстило мне, юнцу с весьма и весьма заниженной самооценкой, поскольку мною никто и никогда не восторгался. И я попался, поплыл на волне довольства собой. Я загнал Вальке Московцеву дурно переведенный в девятнадцатом веке «Трактат о доказательствах задач алгебры и алмукабалы» Омара Хайяма, и он с пьяных глаз не заметил, что это нарочно и не без мастерства растрепанная современная ротапринтная копия, выполненная на плохой желтой бумаге, а не издание столетней давности. Продал я «Трактат», рискуя в очередной раз быть отлученным от Закромов, и пригласил Улли в «Прагу», Арбат, дом номер два, если кто ухитрился позабыть это прославленное место. Я читал ей по случаю стихи Маяковского из рекламных:

Пиво тут ни при чем, не пью я пива, но после двух-трех бокалов «Советского шампанского» стихи читал громко и не без артистизма, так, что за недалеким столиком раздались аплодисменты. Я обернулся, чтобы поклониться, и увидел, что там приветствует меня поднятием бокалов небезызвестная мне мистуловская семейная компания и обворожительный Юра Мареев в том числе, о котором было известно, что он, увы, вот-вот женится на Юлии Мистуловой, на одной из самых интересных (во всех смыслах) московских невест.

Все мои сверстники тогда женились один за другим, и мареевская свадьба, ставшая последней каплей, подвигла и меня на матримониальное мероприятие. Я, дубина стоеросовая, тут же, во хмелю, сделал предложение Улли. И получил немедленное согласие, подкрепленное восторженным поцелуем… На что я ей сдался, «ароматный кусочек»?!

Она потом объяснила-таки, что во мне нашла. Оказывается, я, по ее мнению новоявленной феминистки, понимал женщин. Одно это мое качество перевешивало все недостатки: и внешнюю невзрачность, и бытовую неприспособленность, и… Н-не будем об этом. Но как она ошибалась! Однако не мог же я ей заявить, что, по моему глубокому убеждению, основанному на интимном опыте, поведение существ женского пола недоступно пониманию. Все, чему я научился, – это не понимать, а делать понимающий вид, в целях самосохранения, дабы не понести морального ущерба. Кроме того, я никогда не говорю о женщинах и, если меня пытают о своих приятельницах любопытные кошки, мычу невразумительное, напуская на лицо постное выражение. Будьте уверены, любопытные кошки мой постный вид истолкуют так, как их больше устраивает, и я опять схожу за понимающего душку-Матвейчика.

…И оженился я, мальчоночка. Зачем? Зачем, спрошу еще раз? И еще сто раз – зачем?!! Улли, как я ее помню, все носилась валькирией и постоянно с чем-то боролась, и в недрах семьи, и вне ее. Кухня моя потому представляла собою жалкое зрелище, впрочем, для меня, молодого интеллектуала, вполне привычное. Так мы сосуществовали года три-четыре. Затем ее maman, жаждавшая внуков, но так и не получившая их, отправила нас в какой-то хренов центр для медицинского освидетельствования. Тупости, бестактности, дурной напористости и глупости женской нет предела! Нет предела, я говорю!

После ряда, мягко сказать, нескромных процедур, которым мы подверглись, меня пригласили для беседы. И объявили, что со мною-то все понятно и ничего особенного я собою не представляю. Но женат я на некоем нестандартном существе, может быть и женщине, если судить по внешним признакам и особенностям экстатических чувствований при половом сближении, но, скорее, все-таки на мужчине – по биологической сути. Гром небесный!