Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

Улли, ma epouse… Нет, я не любил, не дорожил ею. Я ею раздражался и утомлялся сверх всякой меры. И сердце не сжимается, когда вспоминаю ее… Но и вспоминаю редко. Что не мешает ей иногда являться ко мне в кошмарных снах, дабы напомнить о себе. Зачем, хотел бы я знать? Насколько я осведомлен, Улли нынче процветает. Не где-нибудь, а в городе Париже. Сменила имидж на готический, не иначе вняв моим пожеланиям, и вот уже ряд лет состоит в браке с гермафродиткой-супермоделью. Сладкая парочка, если не врет глянцевая хроника, вполне счастлива и подумывает о том, не взять ли на воспитание двуполого младенца.

Почти сразу же после того, как выяснилось, что представляет собою ma epouse на самом деле, чередой последовали все эти неприятности, окончившиеся моим лечением, и – развод. Она… Вернее, он… Нет, оно, Улли! Оно стеснялось и комплексовало, но, разумеется, не более, чем способны комплексовать занятые эпохальными свершениями валькирии. Никаких вам проявлений истерии, комплекса вины или суицидальных стремлений, даже, по-моему, подсознательных, которые, наукой доказано, есть абсолютно у всех.

И развод после моего пребывания в сумасшедшем доме, которое послужило поводом, инициировало оно, а не я, как некоторые, незаконным образом собирающие досье в целях шантажа, полагали. Я, разумеется, стремился к одиночеству, видеть никого не желал, но воля моя тогда была слишком подавлена душевредными зельями, которыми меня потчевали в доме скорби. Поэтому я, еле ноги переставлявший, все норовил прилечь и забыться и не способен был самостоятельно предпринимать какие-то шаги, чисто физически не способен.

И опять скажу – не понимаю женщин! Когда меня повели разводиться, maman моей… моего epouse смотрела на меня злобно до крайности, чуть клыки не обнажала, желая зарезать, как волк ягненка, будто бы я виноват во врожденных странностях ее дочери, то есть сына, то есть… этого сокровища Улли.

Сплошные розы и без шипов, как выразилась Елена Львовна. Точнее и не скажешь. Таким представлялось Юлии ее нынешнее существование. Муж на зависть знакомым дамочкам, прелестный ребенок, достаток, долларовый счет, иностранный автомобиль, радиотелефон – новомодная забава, быстро ставшая необходимостью, связи с влиятельной верхушкой. Светские приемы, бриллианты и туалеты «от кутюр». Глянцевая светская популярность. Светский образ мыслей. Все, чего ей недоставало в африканской ссылке. Работать в наступившие времена никто не заставлял, тунеядствуй всласть. Если не возникает проблем с жизнеобеспечением, принудительный труд не грозит. Впрочем, если и возникнет… Но с чего бы? Сплошные розы без шипов. Мало того, еще и розовое масло, душное и приторное до дурноты, и скользкое, маскирующее жизненные шероховатости. Что… что пугало.

Юлия с детства умела подать себя светской публике, но детство кончилось, а обновленный бомонд далеко не всегда представлялся ей комильфотным. Не потому, что было в ней ханжеское, а и впрямь. А и впрямь, случалось, тем самым розовым маслом умащивали грязные ноги.

Виктору же все было трын-трава. Преуспевал он везде: и в крупном банке, где служил теперь, обеспечивая международные связи, и на балу, и в пиру, и в миру был желанным. Был мило насмешлив, не по-тяжелому циничен, флиртовал с блеском, умея не оставлять ни надежд, ни обиды, протекций будто бы и не искал, они сами находили его. Словно заговорен был на удачу. Или подписал с кем договор известными чернилами – так шутили и доброжелатели его, и завистники. Но удачливость всегда представляется мистической, и стоит ли злословить бездоказательно, если все хорошо? Все хорошо и прекрасно. Вот только дома с некоторых пор…

С некоторых пор за взглядом его голубым Юлии виделась ледяная пустота, то ли пугающий, то ли испуганный вакуум. Она поднимала брови, смотрела пристально в глаза мужа и спрашивала:

– Тяжелый день?

– Не иронизируй, – отвечал он, хотя Юлии казалось, что иронию упрятала она глубже некуда. – Это неумно, Юля, так выдавать себя. Твой папочка не учил ли тебя сдержанности во всех обстоятельствах? Безопасности ради. Ты нарываешься, моя ненаглядная.

– Угрожаешь?

– Господи, нет! Напоминаю. Учу. Ты слишком горяча, чтобы играть достоверно. Поэтому лучше сдерживайся.

Всегда и везде, на любой сцене, иначе забросают тухлыми помидорами. Или огребешь воз дерьма. Это в лучшем случае.

– А… в худшем, мой учитель?

– Я же тебя просил. Не иронизируй. В худшем, Юля, ты просто исчезнешь бесследно. Как многие неугодные исчезают теперь. Хорошо, если безболезненно. Была, и нет тебя. И вообще, ты всем нам показалась. Видение такое было многолетнее. Очаровательное.