Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

С папой было сложнее. Папа представлялся Левке красивым, вежливым, но безглазым шахматным королем, которого как ни повернешь, взгляда не уловишь. Маленьким Левка все ходил вокруг папы, заплетая шаги, пытался понять, где же у него глаза, но папа успешно их прятал.

Научившись читать к пяти годам, Левка тащил с полок книги самые неподходящие. Не «Козу-дерезу» и «Трех медведей», а «Искусство управления автомобилем», не «Красную Шапочку», а «Госпожу Бовари» или «Красное и черное», даже и без картинок. Непонятные книжки, так что с того? Книжки же, с разными словами, ловко подобранными одно к другому. К тому же не всегда и непонятные, поскольку запросто можно было нарисовать картинку к почти каждой фразе.

– Мам, а папа у нас Вий? – спросил как-то Левка.

– Ах ты, мой умница! – восхитилась бабушка Елена Львовна, по обыкновению вовремя оказавшаяся рядом. – Гоголя читал! – добавила она, воровски взглянув на маму, и уткнулась в зеркальце, проверить, как нарисованы губы и не блестит ли нос неприличным образом.

– Левка, что за идея?! – возмутилась Юлия.

Левка не стал комментировать идею, пожал плечами и успокоился с изысканиями. Не Вий так не Вий. К тому же все говорят, что похож папа на какого-то демона Рубеля, начитанному Левке, однако же, до сих пор неизвестного. Демоны демонами, а из художников Левка помнил только довольно противного и скучного Илью Ефимовича Репина, которого почитала детсадовская воспиталка Анна Николаевна, и Анри Матисса, виденного в музее, гораздо более близкого и понятного, который рисовал яркими красками не хуже самого Левки, но на слишком больших полотнах и немножко не так, почти совсем без подробностей. Левка же любил иногда прорисовать все, вплоть до точек на радужке глаза, если рисовал портрет, вплоть до трещинок на тротуаре и сколов штукатурки, если рисовал Москву. И все эти точки, штрихи, линии, трещинки двигались, сталкивались, ползли и летели.

Но как же нарисовать-то папу, если тот не смотрит? С закрытыми глазами? Что за портрет? Не бывает таких портретов, чтобы глаза закрыты. Пришлось изворачиваться, решая сложную художественную задачу, и папа вышел косоглазый. То есть не то чтобы косоглазый, но если проследить направление взгляда каждого из глаз, то пересекутся эти два направления, едва покинув плоскость листа. Чтобы оказаться в этой точке, лист нужно приблизить вплотную к своему лицу и еще немножко изогнуть, чтобы не мешал нос. Левка попробовал, и ему не понравилось, потому что портрет при этом невозможно было целиком охватить взглядом, как ни старайся, – тут сам скоро сделаешься косоглазым.

Тем не менее портрет был подарен папе на день рождения, принят с выражением благодарности, окантован и повешен на стенку. К всеобщему восхищению талантом юного художника.

– Ван Гог! – сошлись во мнении гости на папином дне рождения. – Новый Рубель! – так послышалось Левке. – Эдвард Мунк и Павел Филонов в одном лице! – что было совсем уж непонятно.

– Да нет же, – пытался деликатно объяснить тогда еще шестилетний Левка. – Это папа! А никакой не Гога и не Рубель!

Левку, назвав прелестью и лапочкой, осмеяли. Так он, во всяком случае, понял и свалил, оскорбившись, в свою комнату, к своим картинам, машинкам и плюшевому побратиму Медведику. Свалил пыхтеть и возмущаться человеческим непониманием искусства. Туда пришла мама – утешать.

– Что ты дуешься, Левка? – ерошила она ему нестриженый затылок. – Все в восторге, никто не собирался тебя обижать. Просто названы были имена знаменитых художников, которых ты не знаешь. А пора бы, между прочим, если ты сам художник. Такое сравнение тебе должно быть лестно.

– Что значит лестно?

– Ну… приятно. Приятно то, что тебя в твоем щенячьем возрасте сравнивают с великими.

– Я попросил бы, про щенячий возраст… – сварливо загудел Левка с бабушкиными интонациями.

– Хорошо, не щенячий. Пойдем-ка к гостям, маэстро. А то неудобно, мы – здесь, они – там. Хозяева должны быть любезны и обходительны, – улыбаясь, поучала Юлия, – и стараться делать так, чтобы всем было интересно и весело.

– Ты иди, мама. А я не могу делать так, чтобы всем было интересно и весело, когда мне самому неинтересно, – ворчал Левка. Он терпеть не мог сборища взрослых в доме. – И ото всех духами так противно воняет! Я расчихаюсь, и у меня будет чихотка, как у мадам Бовари.

– Чахотка к чиханию отношения не имеет, Левка. К тому же у мадам Бовари чахотки не было, она отравилась, книгочей великий. Чахотка была… А ты случайно «Даму с камелиями» не пробовал читать, поросенок?! Совсем для тебя неподходящее чтение!