Ярмолинец Вадим - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

– Окей, я передам, что ты его ждешь. Если он есть. Как тебя зовут?

– Дмитрий, – сказал я. – Скажи, ждет Дмитрий.

Мой собеседник крикнул что-то своим товарищам у дверей и быстро взбежал по ступенькам наверх. Передаст ли этот тип Кариму, что его ждут, я не знал. Я был не в себе. Я жаждал крови, свернутых на сторону носов, выбитых зубов, заплывших глаз. Последствия меня перестали волновать.

Я отошел от входа в общежитие и стал осматривать местность в поисках какого-нибудь орудия возмездия: доски, палки, трубы, кирпича, камня. Потом я увидел, как в двух окнах на третьем этаже зажегся свет. Эти арабы, действительно, могли быть соседями. Я видел, как в желтых прямоугольниках двигались темные силуэты людей, которые могли не иметь к этому Кариму никакого отношения. Я ждал. Когда уже стемнело, из общежития вышел бородатый парень.

– Эй, привет, – позвал я.

Он обернулся. Этот тоже был арабом.

– Слушай, ты не помнишь случайно в какой комнате живет Карим? Я помню, что он на третьем этаже, но не помню номер, а вахтер не хочет его звать.

– Карим, – он растерянно улыбнулся, как будто вслушиваясь в мой английский язык, узнавая слова. Губы у него были полные чувственные, – Какой Карим?

– Из Марокко.

– А, Карим! Нет, не помню, в каком номере.

– А ты его знаешь?

– Знаю, но мы не друзья, – по-английски он говорил слабо. – У них своя компания.

– Он один что ли здесь – Карим?

– Я другого не знаю.

Увидев кого-то за моей спиной, он обратился к нему:

– Салям алейкум Омар, – дальше его речь слилась в непроходимый арабский клекот: ха-ва-кха-ва-кха-аля-ля. Я обернулся – за мной стоял другой араб. Они несколько раз повторили имя Карим. Второй раз оно прозвучало как Карим аль Садр. Потом мой собеседник сказал:

– Он живет в 327 комнате.

– Спасибо!

В порыве благодарности я пожал ему руку. Он, растерянно улыбаясь, ответил на мое рукопожатие.

– А ты не можешь его позвать сюда, а то меня ваш вахтер не пускает.

Он растерянно оглянулся. Потом сказал:

– Нет, я не могу. Меня ждут.

Я снова остался один. Что было делать дальше? Я нашел по крайней мере одного Карима. Я знал его фамилию. Знал, где он живет. Я только не знал, как он выглядит. И я не знал тот ли это Карим, которому я бы так хотел проломить череп, выбить зубы, глаз, что-нибудь еще, причем так, чтобы память о нашей встрече осталась у него на всю жизнь. И вдруг я ощутил, что как только я дал названия всем тем увечьям, которые я хотел ему нанести, запал наносить их у меня прошел. Вечерний сырой холодок заполз под рубашку и остался там. Я стоял у вытоптанного газона, на котором окурков было больше, чем травы. Вокруг высились серые панельные пятиэтажки. Возле редких горящих фонарей моталась кругами ночная мошкара. Я мог простоять здесь вечность и не встретить того, кто мне был нужен. Апатия и усталость внезапно одолели меня, и я поплелся на автобусную остановку, с которой продолжал посматривать на здание общежитие. Никто не входил в него, никто не выходил. Оно казалось декорацией, опустевшей съемочной площадкой. Наконец подъехал со скрипом автобус, остановился, сделав тяжелый выдох, открыл двери. Устроившись на задней площадке, я поехал, подпрыгивая на ухабах, назад в город.

Я был измотан поездкой. Хотелось одного – забыть этого Карима, отвратительный разговор в деканате, требование Лизы оставить ее в покое, кровососа-кагэбешника, редакционные задания и последнюю кадровую перестановку. Дома, я знал, покоя я бы не нашел. Что меня ждало там? Четыре стены, пустая постель, выученная наизусть музыка, одиночество. Я пошел в “Вечерку”. На что я рассчитывал, не знаю. Сказать Лизе, что нашел ее обидчика и теперь он от меня не уйдет? Вот если бы я принес ей окровавленный скальп этого Карима, тогда другое дело. Сел бы к столу, она бы подошла, стерла с темной поверхности кольца влаги от бокалов, а я бы бросил перед ней комок слипшихся волос. Она бы окаменела от ужаса. “Узнаешь? – спросил бы я. – Твой!” Нет, это меня снова занесло. Как хотелось просто подойти к ней и обнять, вдохнуть ее запах, прижаться губами к ее коже, забыть эту отвратительную размолвку.

Первый, с кем я столкнулся в “Вечерке”, был Гончаров.

– Иди сюда, ты мне нужен, – взяв меня под локоть, он провел к столу, за которым сидел мой хороший знакомый из КГБ.

– Присаживайся.

– Вечер добрый, – весело сказал Клещ.

– Это Дмитрий Кириллов – корреспондент “Комсомольской искры”, – представил меня ему Гончаров. – А это Виктор Петрович, наш новый куратор.