Вадим Ярмолинец - Убийство на Нойвальд-штрассе

Вадим Ярмолинец

Убийство на Нойвальд-штрассе

Григория Гольдфарба убили в пансионате "Нойвальд-хаус" на окраине Вены. Он появился здесь в девятом часу вечера 9 января 1989 года. Рваные полосы мокрого снега косо пересекали черные квадраты окон, выходивших на пустынную Нойвальд-штрассе. С Гольдфарбом была Ольга Нунц, показания которой помогают частично восстановить события.

Григорий пропустил свою спутницу вперед и, отряхнув метелочкой снег с брюк и ботинок, прошел в холл. За стойкой администратора дремала седая старушка.

-- Добрый вечер, фрау Борман, -- поздоровался он.

Та открыла глаза, водрузила на нос очки и, внимательно всмотревшись в лицо посетителя, сказала бесстрастно:

-- Голдьфарб. Я запомнила вашу фамилию, потому что такая же была у прежнего владельца гостиницы. Он умер.

Он ожидал, что администраторша проявит хоть видимость расположения к давнему постояльцу, но от нее повеяло такой холодной отчужденностью, что ему стало не по себе.

Пока Григорий заполнял гостиничный бланк, фрау Борман сняла телефонную трубку и негромко отдала распоряжения.

Дверь номера была открыта. Пакистанка лет пятидесяти застилала постель. Пряча взгляд, она приняла два доллара чаевых и исчезла.

-- Я приехала к нему около девяти вечера, -- рассказывала Ольга следователю венской прокуратуры Йозефу К., ведущему дело об убийстве американского туриста. -- Мы познакомились здесь, в Вене, около года назад. Вчера он позвонил мне и сказал, что хочет повидаться.

Йозеф К. выглядел как бухгалтер, смертельно уставший от конторской тоски. Лысый мужчина лет 55 с отечным лицом, в мятом твидовом пиджаке с черными замшевыми налокотниками.

-- Вы видели убийцу?

-- Нет, я услышала выстрел, когда была в ванной.

-- Вы не слышали, как открылась дверь?

-- Нет, я только услышала выстрел. После этого я встала за дверью и ждала. Потом щелкнул замок, и я поняла, что он ушел.

-- Кто?

-- Тот, кто стрелял.

-- Дальше, -- следователь зевнул, как бы демонстрируя безразличие к делу и одновременно то, что торопиться ему некуда.

-- Дальше в номер вошла горничная и закричала. Потом я вышла из ванной. Потом вызвали полицию.

Следователь достал из ящика стола фотографию и поманил Ольгу пальцем. Та наклонилась к столу, и он подвинул к ней снимок:

-- Это то, что вы увидели, выйдя из ванной?

Гольдфарб лежал на постели с разбросанными в стороны руками и головой, провалившейся между двумя темными от крови подушками.

-- Да, -- она отодвинулась.

-- Вы не австрийка? -- спросил Йозеф К., пряча фотографию в стол.

Я -- русская. -- сказала Нунц. -- Мой муж немец. Мы живем в Ганновере.

-- Русские мужики предпочитают русских любовниц, -- подумал Йозеф К. -Конечно, после секса им же еще нужно поговорить по душам! Боже, если бы только напоить эту сухопарую стерву и лечь с ней в постель, то сколько дел можно было бы закрыть на утро? Десять? Сто?

На допросе Ольга Нунц не сообщила немаловажную деталь, которую мы обойти не можем. Находясь в ванной, еще до того, как хлопнул выстрел, она, протянув руку к крану, замерла -- в комнате кто-то коротко и жестко скомандовал на чистом русском языке: "Молчать!" Мгновенно осознав, что голос принадлежит не Гольдфарбу, она неслышно отступила за приоткрытую дверь.

Что касается требования молчать, то оно было практически бессмысленным. При виде убийцы страх парализовал Григория. А вошедший взял его, как непослушного ребенка, за ухо и, больно прижав глушитель к его левому глазу, нажал на спуск.

Гольдфарб родился в солнечной, укрытой ласковыми платанами и прозрачными акациями Одессе. Днем он торговал валютой возле "Лондонской" и "Красной", ночи просиживая за карточным столом. В юности его несколько раз жестоко избивали за непростительные ошибки при "ломке" долларов. Благодаря этой суровой школе, 20-летие он встретил непревзойденным мастером своего дела.

Инфляция первых постсоветских лет убила представление о его истинных доходах. Скажу лишь, что его путь из Одессы в пограничный Чоп был усеян купюрами самого высокого достоинства. В Чопе хмельные от его щедрости таможенники желали ему счастливого пути, как родному.

И вот они в Риме. Его жену Валентину, сидящую за чашкой капуччино на Пьяцца ди Република, неторопливо листающую модный журнал, можно было принять за скучающую от достатка жену крупного бизнесмена. В это время Григорий с тремя фотоаппаратами на груди и пятью парами командирских часов в каждой руке перекрикивал шум и гам грязной Американы: "Сувенир ди руссо! Троп-п-по бене! Но костозо!".