Юрий Рытхэу - Чукотский анекдот

Но здесь это было обставлено с внешней благопристойностью: ведь официально нувуканцев переселяли для их блага. По решению Советского правительства все коренные жители Чукотки должны были поменять древние хижины и яранги на современные жилища. Для нового строительства крутой берег мыса Дежнева оказался непригоден. А вот в Нунакмуне было достаточно ровной, правда, сильно заболоченной тундры. На высоком берегу нувуканцев ждали уже несколько новых, незаселенных домиков, которые поначалу, пока не пришла идея выселить эскимосов из их родного гнезда, предназначались нунакмунцам. Советским чиновникам уже представлялся Нунакмун как новый тип поселка, где в тесной дружбе будут жить коренные народы Чукотки — эскимосы и чукчи, вместе охотиться, веселиться, дружить семьями. Кроме того, Нунакмун находился всего лишь в пятнадцати километрах от районного центра, что создавало большие удобства для осуществления надлежащего руководства. Но все эти надежды оказались тщетны. Никакой дружбы между нунакмунцами и нувуканцами не получилось. Люди, которые и впрямь недавно не позволяли и худого слова сказать друг о друге, вдруг стали вспоминать старые обиды, даже те, которые упоминались лишь в древних сказаниях. Нувуканцы демонстративно не понимали чукотского языка, а нунакмунцы — эскимосского, общались только на русском, да и то по необходимости. Совместной охоты тоже не получилось. Нувуканцы уходили на промысел к своим, знакомым, родным берегам. Высаживались на берегу; отрешенно бродили меж покинутых, полуразрушенных жилищ и молча глотали слезы.

Когда по субботам в Нунакмуне продавали спиртное, каждый раз случились жестокие драки. Доходило и до убийств.

И тогда Нутетеин созвал своих земляков в самый большой зал в школе, взял бубен и запел старинную песню, сохранившуюся еще с тех времен, когда предок луоравэтланов Чукотского полуострова Млемэкым переломил стрелу в знак вечного мира с айваналинами-эскимосами. Вражда на некоторое время затихла, но каждый раз заново возникала, особенно в те дни, когда нувуканцы вселялись в новые дома.

Все усилия советских властей создать в Нунакмуне образцовое селение, где бы процветала дружба народов, ни к чему не привели. Нувуканцы постепенно покидали навязанное им новое место жительства, бросали подаренные правительством новые деревянные дома. Переселялись к дальним родственникам в Улак, в бухту Гуврэль, в Въэн.

Большинство нашло новое место обитания в районном центре Кытрыне. Китобойные гарпунеры превратились в грузчиков, в лучшем случае помощников кочегаров, потому что считалось, что местный абориген не способен к регулярному труду по причине его пристрастия к спиртному.

Многие до сих пор мечтают вернуться в родной Нувукан, но власти стоят насмерть: нельзя! И уже не скрывают, что делается это в целях безопасности. Странной безопасности, когда судьба самого человека не принимается во внимание.

День уже клонился к вечеру, а программа пребывания американских туристов в Улаке даже наполовину не была выполнена. То и дело гости отвлекались, заходили в дома местных жителей, где их наскоро и обильно угощали.

Дуайта Мылыгрока и Роберта Карпентера затащил к себе Теркие, старожил Улака, прославившийся тем, что большую часть своей жизни просидел в исправительных лагерях, а в промежутках обзавелся шестью дочерьми. Болезнь ног вынуждала его сиднем сидеть в собственном доме. Но гости у него не переводились, и он почти никогда не бывал трезв. Он приходился дальним родственником покойному Атыку Мылыгроку, которого хорошо помнил по довоенным встречам, когда эскимосы с острова Иналик бывали частыми гостями в Улаке.

Когда Карпентер вошел в тесную комнату, он поразился необыкновенной чистоте и аккуратности в домике, несмотря на тесноту и многолюдье. Видимо, это объяснялось обилием девичьих рук.

Теркие, в белой рубашке, сидел на диване и широко раздвигал меха баяна.

Роберт не отказался от самогона, преподнесенного в тонкой фарфоровой чашке. Хозяин домика был навеселе, но рассуждал здраво и говорил внятно.

— Я уже о тебе слышал, — сказал он Роберту Карпентеру. — А твой дедушка был другом моего дедушки — Млеткына. Теперь я могу этим гордиться! А раньше не мог. Гордиться своим шаманским предком считалось антисоветским действием. Могли дать большой срок и сослать на Колыму.

Это выражение «сослать на Колыму» в устах чукчи звучало двусмысленно. Эта самая Колыма, где Теркие пришлось проводить годы вынужденной неволи, располагалась намного южнее Чукотского полуострова, и там даже рос лес!