Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

— Ты что-нибудь видишь?

Туккай отрицательно помотал головой.

— А ты? — Атата обратился к летчику.

Тымнет смотрел на землю сквозь плотные солнцезащитные очки. Сначала он сделал вид, что не услышал вопроса, но Атата был настойчив и стал кричать прямо в ухо.

— Ничего примечательного не вижу, — прокричал он в ответ.

Тут Туккай вдруг стал тыкать кулаком в спину Ататы.

Чекист повернулся. Туккай показал пальцем вниз.

Самолет снизился. Снежная целина явно была встревожена тысячами оленьих копыт. Эта полоса тянулась по долине на северо-запад и уходила в узкую долину.

Атата сделал знак Тымнету лететь по следу. Но для этого самолету пришлось подняться выше, и полоса взрыхленного снега с высоты уже едва различалась. По теперь Атата понял, что он напал на след стойбища Ринто. Никто, кроме него, не мог здесь кочевать. Старик выбрал неплохое место. Он прятался в узких долинах отрогов горного хребта, прекрасно понимая, что в таком случае с самолета его труднее заметить.

Атата сделал знак Тымнету возвращаться в Кытрын.

На аэродроме он сказал:

— Теперь мы знаем, где он находится. Кочевать далеко он не будет: новорожденные телята еще слабы… Он думает, что ущелье хорошо его прячет. От самолета, может быть, но от моих собачьих упряжек ему не убежать!

Несколько дней ушли на окончательные приготовления к долгому путешествию. Из соседнего селения Нунямо, расположенного на другом берегу залива Лаврентия, привезли два кымгыта [53] Кымгыт — рулет из моржового мяса. копальхена, в местном магазине закупили муку, сливочное масло, сгущенное молоко, чай, сахар, в пекарне заказали свежий хлеб.

Выйдя на лед и отойдя подальше от берега, Атата испробовал оружие. Оно было в полном порядке. Уже в поселке он смазал оружие специальной, не густеющей на морозе смазкой.

Выехали ранним утром по заснеженному заливу, взяв направление на юго-запад. Светило солнце, блестел снег, и дальние синие горы казались плывущими над горизонтом. Сидя на скрипучей, тяжело нагруженной нарте, Атата мечтал, как ворвется в мирное стойбище Ринто и старый оленевод будет умолять его о пощаде. Однако пощады ему, скорее всего, не будет. Точно так же, как и его младшему сыну, который, несмотря на то, что был комсомольцем, на поверку оказался настоящим кулацким сынком. Это еще одно убедительное свидетельство того, что классовое сознание может передаваться через кровное родство. Парень проучился семь лет в советской школе, изучал историю Советской страны, деяния великой партии, которую ведет от победы к победе великий вождь Сталин! Давал клятвы верности партии, когда вступал в пионеры, потом в комсомол. Может, это хорошо, что он не поступил в Анадырское педагогическое училище, не стал учителем. Черт знает, чему он мог научить детей! Что касается Рольтыта, его можно оставить в стойбище. Но самым рядовым пастухом! И даже без права иметь личных оленей. Пусть на своей шкуре испытает, как быть бедным и обездоленным.

А вот Анна Одинцова… Как быть с ней? С одной стороны, она вела самую что ни есть вредительскую политику: вместо того чтобы, как нормальная советская комсомолка, провести соответствующую агитацию и разоблачить кулака, стала его невесткой! Хорошо, если, как она утверждала при встрече в Уэлене, ради любви к этому вчерашнему школьнику Танату. А если у нее были какие-то иные цели? С этими тангитанами трудно разобраться. Кто знает, что на самом деле у них на уме. Ну, на что ей жизнь в тундровой яранге, если даже она и очень любила Таната? Этим можно было заниматься и в Уэлене, и в Анадыре, и, в конце концов, можно было увезти мужа в Ленинград. Нет, ей вот именно захотелось пожить жизнью настоящей чаучуванау. За это время, как предполагал Атата, она достаточно вкусила от тундровой жизни. Очень даже возможно, что она только и видит во сне, как моется в горячей бане, облачается в белоснежное, чистое белье, расчесывает волосы частым гребнем, вычесывая расплодившихся вшей. Вообразив ее белое, чисто вымытое тело, Атата взволновался. Он делил женщин на две группы: с кем можно проснуться утром и с кем лучше расставаться накануне. С Анной Одинцовой он готов никогда не расставаться. Он бы ухаживал за нею, как настоящий тангитан, дарил цветы. Как в книгах или в кино. Правда, цветов большую часть года на Чукотке не достать, но можно это делать летом. Говорят еще, что тангитанские женщины любят духи. Парфюмерию на Чукотку завозили довольно щедро. Но все духи и одеколон сразу же раскупались как алкогольное питье. Как-то Атата посетил своего давнего друга, учителя в янракыннотской школе. Он занимал небольшой домик на краю селения, занесенный по самую крышу. К входу был прорыт туннель, из снежных стен которого торчал всякий мусор, большей частью бутылки. Они располагались послойно: в самом низу, когда спиртного было еще довольно в магазине, располагалась обычная водочная посуда. Потом шли темные бутылки из-под портвейна, повыше — бомбообразные, из-под шампанского, затем — самые разнокалиберные флаконы из-под духов и одеколона. А под свежим снегом, на самом верху — коробки детского туалетного подарочного набора, из которого был вынут только одеколон, а зубная паста и мыло остались нетронутыми.