Юрий Рытхэу - Cкитания Анны Одинцовой

И снова в мыслях Таната промелькнуло сожаление о несбывшейся поездке в Анадырское педагогическое училище, в дальние большие города, где столько сладостей, что от них у людей портятся зубы…

Анна вползла в полог, разделась и улеглась. В летние, теплые ночи не укрывались пыжиковым одеялом, спали нагишом на мягких оленьих шкурах. Выждав некоторое время, Танат спросил:

— О чем ты сегодня писала?

— О разном. Больше о растениях.

— Вот думаю, — медленно произнес Танат, — если ты не собираешься возвращаться в Ленинград, зачем тебе все это?

Анна ответила не сразу.

— Независимо от того, вернусь или не вернусь, все, что я записываю, нужно для науки.

— Эта наука нам здесь не нужна, — заметил Танат. — То, о чем ты пишешь, мы и так знаем. Значит, ты пишешь для кого-то.

— Да! — твердо и громко ответила Анна. — Потому что это нужно для всеобщего знания человечества, в том числе и для твоего будущего сына.

— Как же ты из этой тундры доберешься до всего человечества? — с усмешкой спросил Танат. — Мы стараемся уйти подальше, опасаемся ближайших соседей, а ты…

— Танат, ты прекрасно знаешь, что не весь мир состоит из Советского Союза. Есть и другие страны.

— Учитель Беликов говорил нам, что рано или поздно весь мир будет советским, все будут строить коммунизм, потому что это бессмертное учение Маркса, Энгельса, Ленина и великого Сталина. Может, мы зря убегаем?

В пологе воцарилось долгое, тягостное, мучительное молчание. Танат чувствовал, что Катя не спит и, не произнося ни слова, как бы безмолвно участвует в беседе.

После забоя молодых оленей, когда позади остались праздничные дни, в воздухе ощутимо похолодало. Недостаток табака замучил хозяина стойбища. Он скурил давным-давно весь запас пропитанных никотином стружек, а теперь добавлял в жалкие остатки табака сушеные листья и даже заячий помет, однако от этого жажда курения и тоска по хорошей затяжке только усиливались. Ринто окончательно укрепился в мысли послать в ближайшее приречное село сыновей, обменять добытую пушнину, пыжики и оленье мясо на нужные в хозяйстве тангитанские товары и табак. Предприятие само собой было довольно опасное, но Аренто сообщил, что село крошечное и русский там только один: заготовитель.

Анна наказала мужу:

— Привези тетради и карандаш.

— А мне — цветных ниток и бисер, — попросила Катя.

Запрягли две нарты, погрузили на них связки пушнины, пыжики, да погнали еще двух оленей на мясо.

Рольтыт храбрился, стараясь скрыть свои опасения:

— В случае чего, скажем: заблудились, от самого Уэлена едем!

Танат помалкивал, и это явно раздражало брата.

— Я тебя понимаю: уехать от таких женщин! Одна другой слаще! Интересно, есть разница между тангитанкой и лыгинэу? Какое-нибудь особое расположение органов? Такие же волосы там или другие? Когда ты милуешься с одной, что делает другая? Терпеливо ждет своей очереди или торопит, зовет к себе?

Осенняя тундра прекрасна своей прощальной, щедрой красотой. Среди все еще яркой зелени желтыми пятнами выделяются морошечные поля, на каменистых склонах светится голубика. А грибов — не счесть! Чукчи грибов не употребляют в пищу, считая их лишь оленьим лакомством, но Анна как-то сварила грибной суп с молодой олениной, и всем он очень понравился.

На ночном привале Танат собрал шапку крепких подберезовиков, почистил и бросил в кипящий котел с оленьим мясом. Олени спокойно паслись невдалеке, комариное время прошло, и наступил короткий промежуток, когда животных ничто не беспокоит и корма вдоволь — грибов, нежных трав и ватапа. [43] Ватап — олений мох, ягель.

На уколы и подначки брата Танат продолжал молчать, и это только раззадоривало Рольтыта.

— Ты, наверное, потому и молчишь, что твои мысли только там, между двух теплых и горячих женщин.

Брат выразился более определенно, Танат встал и отошел в сторону. Он не хотел ввязываться в спор, понимая, что если он откроет рот, это может кончиться дракой. Братья не только в детстве, но и в юношеские годы жестоко дрались, и это во многом объяснялось тем, что отец отдавал явное предпочтение младшему, а старший постоянно слышал: нет, Танат еще мал, пусть это сделает Рольтыт, он старше и сильнее. Давняя обида прочно застряла в душе брата и часто, по малейшему поводу, выплескивалась наружу.

На четвертый день пути Рольтыт потянул носом и коротко сказал:

— Чую дым.

Селение вытянулось по берегу реки. Оно, конечно, не Уэлен, но все же и не две яранги. Среди привычных чукотских жилищ выделялись три деревянных дома, явно недавней постройки. Над одним из них полоскался красный флаг, точно такой же, как на доме Сельского Совета в Уэлене.