Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

К концу третьего лета стало ясно, что духовной и культурной изоляции страны приходит конец: деньги и плоды цивилизации как лютые враги наседают на нее с севера. В Испанию нахлынули туристы со всего света, и постепенно, с проникновением иностранцев страна потеряла свою самобытность; за десять лет образ жизни изменился больше, чем за предыдущие сто.

Теперь, когда минуло четверть века с того первого, памятного для меня лета среди честного рыбацкого люда.

Испания столь же далека от Лорки, как «Цыганский ромаисеро» от «Песни о моем Сиде» и Реконкисты.

Когда я прибыл в Фароль и снял комнату, хозяйка дала мне кошку. «Кормить ее не придется, — сказала она. — Словно и нет ее у вас. Будет себе в сарае спать и мышей вам ловить». В Фароле была тьма кошек, его так частенько и называли: Pueblo de los gatos — Кошачья деревня. Водилось их там несколько сотен, жили они где только можно — и в деревне, и в норах на ближайшем холме. Это была какая-то жуткая порода — костлявые, длинноногие, остромордые, с маленькими головами. Днем их было не видно, но с наступлением темноты они попадались на каждом шагу.

Дон Альберто, местный помещик, историк-дилетант, утверждал, что кошки жили здесь испокон веков, и, ссылаясь на свидетельства какого-то древнего путешественника, хитроумно доказал, что они состоят в дальнем родстве со священными кошками Древнего Египта. Когда об этом заходила речь, фарольские рыбаки крутили пальцем у виска и делали большие глаза, как бы говоря: чего он там еще такое выдумает?

По их версии, кошек завезли сюда в стародавние времена, чтобы грязи было поменьше: рыбу, прежде чем уложить в ящики и отправить, потрошат прямо на берегу, где всегда остается гора требухи, потрохов и прочих отбросов. Здешние истреблять кошек не решались, и вскоре их расплодилось бесчисленное множество. Они околачивались у лодок, охотились на ящериц, лягушек, подбирали все, что казалось им съедобным, ловили жирных мотыльков, порхавших летними вечерами вокруг олеандров; мотыльков этих они цапали прямо на лету. Когда кошка старела, дряхлела или заболевала какою-нибудь дрянью, ее сажали в мешок, относили в лес и там оставляли. Крестьяне, которым принадлежал этот участок леса, жили километрах в пяти отсюда, в деревне, которая называлась Сорт. Кошек у них не водилось, зато собак было хоть отбавляй, а так как и они были весьма щепетильны в вопросах смерти божьей твари, то животных, ставших обузой, грузили на специально нанятую лодку, отвозили на остров ярдах в ста от берега и оставляли там на голодную смерть.

Вскоре выяснилось, что у Бабки в деревне есть сила и власть. Все домашнее хозяйство — а в значительной степени и денежные дела — велись здесь женщинами, и Бабка была у них главной. У мужчин главными считались пять старших, как их здесь называли, — рыбаков, имевших в артельном хозяйстве больший пай. Они не распоряжались прямо и открыто, их слушались из уважения к опыту и мудрости.

Уважали Бабку, конечно, не за деньги, дело было в ее душевных качествах. Это была высокая, дородная, неторопливая женщина, похожая лицом на папу Александра Борджиа: могучий нос, упрямый, решительно выпяченный подбородок. С годами один глаз наполовину закрылся, и казалось, что она собирается подмигнуть. Ходила она всегда в черном, говорила хрипловато, негромко, задушевно, хотя порой, выйдя из себя, могла и властно прикрикнуть. Неопределенностей и недомолвок она не терпела, и деревенские говорили, что Бабка любит решать за господа бога: если кто-то, берясь за дело и не зная наверняка, что из этого выйдет, по привычке благочестиво добавлял:

«Если богу будет угодно», она спешила разрешить его сомнения и восклицала: «Si que quiere» — «Ему будет угодно, а как же иначе».

Без всякого зазрения совести она совала свой нос в чужие семейные дела, учила молодых уму-разуму, считала денежки у них в кармане, — решала стоит ли заводить ребенка или пока повременить, а когда он рождался, придумывала новорожденному имя позвучней. Мужские имена она выискивала в книге о великих полководцах прошлого, и по деревне бегала целая орда Юлиев Цезарей, Александров, Мальбруков, Наполеонов — народ незлобивый и дружелюбный.

Кроме того, она разбиралась в свойствах целебных трав, и деревенские не тратились на врача, попивая бабкины отвары, которыми та их пользовала, предварительно изучив мочу и кал своих пациентов: «Моча прозрачна, стул в порядке — проживешь сто лет в достатке», — любила повторять она изречение, приписываемое Лопе де Вега. У нее же можно было достать и мочу роженицы — в здешних местах она почиталась за первейшее средство от глазных и кожных недугов.