Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

В 1947 году, за год до моего приезда, жители Сорта стали замечать, что с деревьями творится неладное: молодая весенняя листва буреет и вянет. Тревожная весть достигла Фароля, но рыбаки лишь пожали плечами и продолжали распутывать переметы и чинить свои сети. Им и в голову не приходило, что их судьба могла как-то переплестись с судьбой крестьян, с которыми они не имели дела, а обычаи и характер которых столь отличались от их собственных.

Для рыбаков Фароля крестьяне Сорта были вроде инопланетян, и судьба соседей не могла их заинтересовать, какая бы беда на тех ни свалилась.

Я постепенно втягивался в деревенскую жизнь, и этому способствовала дружба с Себастьяном, вторым Бабкиным зятем, мужем ее младшей дочери Эльвиры — они жили в ее доме. Себастьян казался дерзким, выглядел очень романтично — горящие глаза, лицо корсара, но внешность его никак не вязалась с характером — мягким и нерешительным, и Бабка быстро прибрала его к рукам, а он лишь без устали строил планы освобождения от оков.

Родом он был из Фигераса, в Фароль приехал работать по строительной части, и Эльвира, плененная его огненными взглядами, потребовала от матери выдать ее замуж. Та согласилась дать им необходимую сумму денег, без которой брак был бы невозможен: Себастьян получал от государства жалованья 21 песету в день, и не дай им Бабка денег и готовую комнату в доме, у Себастьяна ушло бы лет шесть-семь, чтобы скопить пресловутые 10 тысяч песет, необходимые, по обычаю, для подписания брачного контракта.

Эльвира была очень красива: она унаследовала от Бабки мужские черты, а вот ума ей перепало немного.

Впрочем, они с Себастьяном вполне подходили друг другу. Бабка долго думала, как ее назвать — сначала хотела дать ей имя Либертад (Свобода), а потом Хуана де Арко (Жанна д’Арк), но тут даже Дон Игнасио при крещении был вынужден отклонить их.

Зятя Бабка не жаловала и непреклонно требовала, чтобы молодые жили так, как считает нужным она. Многие рыбаки не могли позволить себе иметь детей и, на всякий случай, чтоб поостеречься, спали с женами лишь в час сиесты — с 2 до 4, и Себастьяну было велено не отступать от обычая, а не то пусть себе идет спать в заднюю пристройку, где ему поставят кровать. Еще ему было велено на досуге поучиться рыбачить — все приработок, а там, глядишь, и поднакопит денежек и заживет хозяином, если уж ему непременно этого хочется.

Он послушался, хотя не обладал ни опытом, ни сноровкой, так что ничего путного у пего не выходило.

Мы с Себастьяном были «forasteros» — чужаки, нездешние, а из Барселоны ты приехал или из Англии — деревенским все едино, и это сблизило нас. Ему все же удалось, так сказать, просунуть ногу в дверь, и он держал ее приоткрытой для меня, но, хотя Себастьян и прожил в бабкином доме уже четыре года, деревенские его за своего не считали. Каждый вечер после работы он выходил в море ловить кальмаров и весь улов продавал Бабке за одну-две песеты. Лишь когда ему удавалось поймать больше одного кальмара, а это случалось примерно раз в три дня, остаток шел в его карман. Беда была в том, что он не мог одновременно править лодкой и ловить, а ни один рыбак — должно быть, из суеверия — плавать с ним не хотел.

Мы сидели в кабачке под тоскливым взглядом русалки, пили терпкое вино, от которого после первого же стакана горело во рту и чернели зубы, и обсуждали план, пришедший ему в голову.

— Сколько ты у нас проживешь? — спросил он.

— Пока деньги не кончатся. — И я объяснил ему действующие валютные ограничения. — Может, месяц, может, два. Как дела пойдут.

— Шел бы со мной рыбачить. Вдвоем мы за вечер поймаем штук пять-шесть кальмаров. Бабка будет покупать твою долю или возьмет ее в уплату за комнату.

Я сказал, что мне неловко отбивать у рыбаков их хлеб.

— Им до этого и дела не будет, — сказал он. — Здесь кальмаров никто не ловит. Уже больно хлопот много.

— Очень хотелось бы ужиться со здешним народом, — сказал я ему.

— Проще простого, — ответил он. — Запомни только две вещи. Не ходи в кожаных ботинках и уж подавно не вздумай лезть в них в лодку. И не маячь на берегу, когда лодки возвращаются. Если улова нет, станут говорить, что ты приносишь несчастье. А попросят тебя помочь перевернуть лодку, значит, ты им приглянулся. Когда это случится — считай, что ты свой.

В первый поход за кальмарами мы вышли в самом начале шестого; спустили на воду утлую лодчонку Себастьяна 12 футов длиной и битый час гребли вдоль берега, подальше от местных рыбаков — не хотелось, чтобы нас сочли конкурентами. В этих местах дно каменистое, и вода на глубине всегда прозрачна; морская гладь переливается мрачными, но глубокими цветами, среди которых синему места не нашлось. За каждым новым мысом открывалась новая череда древних утесов и скал, гротов, прильнувших к воде; складки горных пород изгибались и переплетались самым причудливым образом. Повсюду виднелись гигантские валуны, сорвавшиеся с утесов, и мы, упирая весла в упругую, полную живой силы воду, плыли в образованном ими лабиринте, направляясь в бухту, где собирались рыбачить; здесь на отмелях вода была так прозрачна, что отчетливо просматривались водоросли, похожие на пальмовые ветви, веерообразные лепестки и перья с рисунков Уильяма Морриса.