Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

— Как могут люди, пережившие переворот, держаться так, как некоторые из этих женщин? — удивилась Лиз.

— Они к этому привыкли, — сказал Хоуэл.

— Неужели они совсем ничего не чувствуют?

Почти ничего, я думаю. Они научились относиться ко всему спокойно. Им пришлось научиться.

Взрывы смеха, отголоски болтовни долетали до них презрительным напоминанием об их собственной впечатлительности.

— Я чувствую себя такой старой, — сказала Лиз. — Мне кажется, будто за последние дни я постарела на много лет.

— Ты устала, — сказал Хоуэл. — Мне кажется, мы все устали. Через день-два ты придешь в себя.

Харгрейв отошел от регистрационной стойки, сейчас он был похож на человека, вернувшегося с утомительного сафари в суровой стране. На коленях сквозь ткань брюк проступила кровь — во время паники на площади он поскользнулся и упал. Среди невозмутимых людей в отглаженных костюмах Харгрейв казался живым напоминанием о тех событиях, которые уже превращались в достояние истории, и снова Хоуэла пронзила мысль: «Мы здесь чужие. Мы словно животные, вырванные из привычного окружения. Коровы среди песков. Верблюды на заливных лугах. Мы никогда не смогла бы адаптироваться».

— Прибытие самолета ожидается через час, — сказал Харгрейв. — Он ждет разрешения на взлет в Медиро-дель-Кампо. Я только что видел, как подъехал старый «мерседес» Лопеса с шофером и охранником.

Интересно, кого они встречают? Девушка говорит, что вылет состоится в любом случае, независимо от времени прибытия самолета. Погода на трассе летная. Правда, дует небольшой встречный ветер.

Они увидели, как на другом конце поля, точно лодка, скользившая по мелководью, последняя из трех «Молний» совершила посадку и стала подруливать о вращающимися пропеллерами к месту стоянки. Два маленьких желтых пылевых облачка тянулись за самолетом. В поразительно прозрачном вечернем воздухе ставали вдоль горизонта острые угольно-черные гребни Западных Кордильер.

— Я слышал разговор у стойки, — сказал Харгрейв. — Помните бомбежку и пулеметную стрельбу, которую мы слышали? Это добивали личную гвардию Лопеса. Была ужасная резня. Больше всего от бомб пострадали трущобы возле площади.

— Интересно, кто это решил, что с Лопесом пора кончать? — сказал Хоуэл.

— Кто? — повторил Харгрейв.

Он вспомнил старый «мерседес», припаркованный возле аэродрома. Как только прилетит самолет, будет поднят шлагбаум, «мерседес» подъедет к самому трапу и заберет высокого гостя или гостей. Харгрейв наблюдал эту картину уже не раз, он знал, что обычно гости приезжали из Северной Америки.

— Кому-то Лопес надоел, — сказал он, — Больше мы все равно ничего бы не узнали. Ну вот вы и увидели переворот. Точнее говоря, контрпереворот.

— Во всяком случае, мы его слышали.

— Не цепляйтесь к словам. Ну хорошо, слышали.

Все равно это лучше, чем ничего.

Разговор иссяк. Все соответствующие случаю сантименты были высказаны, и теперь, как всегда бывает при прощаниях, они пытались заполнить неловкое молчание. Харгрейв во второй или третий раз справлялся о времени их прилета в Лондон.

— Англия в майские дни просто изумительна, — сказал он, и все согласились.

— Любопытно, как воспримет новость Чарльз? — сказал Харгрейв.

— Какую новость? — спросил Хоуэл.

— О вашем уходе.

— Возможно, я и не уйду. Мы обсудили этот вопрос с Лиз и решили, что мы можем съездить еще куда-нибудь вместе. В менее бурное место, например в Северную Африку. Это только идея. Окончательно мы еще ничего не решили.

— А потом мы, наверно, купим ферму и заживем спокойно, по-семейному, — сказала Лиз.

Оба заметили на лице Харгрейва насмешливое удивление.

— Замечательно, — сказал он.

— До конца месяца мы погостим у моих родных в Бристоле, — сказал Хоуэл. — Постарайтесь навестить нас. Привозите вашу жену. Если вам удастся приехать, мы будем рады.

— Может быть, и удастся. Если не задержусь, в Панаме. Я тоже буду рад снова встретиться с вами.

— Дайте нам телеграмму. Чтобы мы знали день.

— Мы будем просто счастливы вас видеть, — сказала Лиз.

В глубине бара человек снял раму с портретом генерала Лопеса, оторвал фотографию и заменил ее другой, с изображением полковника Браво, державшего лошадь под уздцы. Забравшись на стул, он повесил рамку на стену. С фотографии смотрел доброжелательный человек, полный сознания своей ответственности.

— Панама покажется после этого курортом, — сказал Хоуэл.