Норман Льюис - Бегство от мрачного экватора. Голоса старого моря

Фигероа понял, что вся ситуация необратимо изменилась. Он чуть ли не физически ощутил начало сдвигов в расстановке сил. С гибелью Араны период политического равновесия кончился, и Фигероа знал: кто бы ни занял теперь пост шефа полиции, этот человек унаследует слабую власть, но сильную ненависть.

Фигероа находился примерно на одинаковом расстоянии от места трагического происшествия, где люди пытались что-то вытащить из-под горящих обломков — по-видимому, тела, — и от суматохи на площади, которую вот-вот собиралась покинуть процессия, возвращавшаяся в собор. Полный сознания собственного могущества, полковник почувствовал себя олимпийцем. Сейчас, когда пушки Фигероа были нацелены на центр города, в его руках находилась судьба не только Лос-Ремедиоса, но и всей нации. Снова появился посыльный, он сообщил полковнику, что личная гвардия Лопеса, Третья рота, как ее называли, уходит с отведенных ей позиций и занимает оборону на площади Виктории. Для Фигероа перемещение гвардии могло означать только одно. Этот отряд, игравший в Лос-Ремедиосе роль СС, подчинялся непосредственно Аране, и теперь, когда их командир погиб, гвардейцы превратились в стадо заблудших овец, а горожане и войска гарнизона, терпевшие до сих пор их бесчинства, спешили свести с ними счеты.

Уже час шествовал генерал Лопес в составе процессии, и успел устать от необычно медленного шага.

Ряд незначительных казусов нарушил размеренное течение событий. Через пять минут после выхода из собора одна из престарелых дам с подсвечником упала в обморок, и головная часть процессии с оркестром впереди оторвалась от хвоста, который отстал из-за сумятицы, вызванной этим происшествием. Затем появление низко летящего самолета Уильямса за минуту до его падения напугало двух лошадей, и они сбросили с себя аллегорические фигуры Правосудия и Свободы.

Лопес услышал душераздирающие крики, но продолжал идти, будто ничего не случилось, глаза его смотрели вперед. Затем вся процессия остановилась, чтобы поправить Деву, которая стала заваливаться набок.

Все эти происшествия казались генералу пустяками, еле заметными точками на фоне сгущающегося мрака. В той среде, что окружала Лопеса с детства, человек впитывал подозрительность и недоверчивость с молоком матери, и легкая форма паранойи поражала то одного, то другого, словно это было эпидемическое заболевание. За всю историю города вряд ли произошла хотя бы одна истинная случайность, и, если хорошенько покопаться, за каждым бедствием можно было углядеть какую-нибудь тайную личность. Лопес считал, что, если самолет Уильямса разбился на его глазах и на глазах толпы, значит, кому-то это понадобилось. Интуиция, помогавшая генералу в тех случаях, когда не справлялось логическое мышление, подсказы — вала ему, что авария самолета была связана с отказом Браво шествовать вслед за генералом — полковник сослался на сердечный приступ, подтвержденный врачом. Болезнь Браво, падение самолета, отсутствие «Молний», которым уже давно следовало разбрасывать воззвания… несчастье в Ультрамуэрте. Лопес в совершенстве владел искусством обмана и притворства, но он знал немало других мастеров этого дела. Кто, спрашивал он себя, мог быть заинтересован в поломке насосов? Не разумнее ли было продать иностранцам пятьдесят один процент акций, как они просили? Почему они так внезапно забрали вертолеты?

Лопес маршировал, держа руки по швам и не отрывая глаз от вершины треугольника, который образовывала риза Девы; каждое его движение было четким и точно отмеренным. Оркестр в девятый раз заиграл «Триумфальный марш». Генерал боролся с ощущением нереальности всего происходящего, с гипнотическим воздействием медленного, бьющего по голове марша.

Восемь человек, которые несли Деву, шли не в ногу, шаркая от усталости, их руки и шеи блестели капельками пота. Внезапно, когда шествие проходило мимо переулка, толпа расступилась, и генерал увидел необычное зрелище — люди бросились на солдата, избили его и забросали камнями.

Лопес почувствовал себя связанным по рукам и ногам, участие в жестко регламентированной процессии не позволяло ему принять соответствующие меры.

Сейчас генерал был глух и нем, он не имел возможности ни выслушивать донесения, ни отдавать приказы.

Губернатор оставил на два часа бразды правления, чтобы шествовать во главе процессии — он считал себя не вправе отказаться от участия в этой церемонии, — и сейчас он чувствовал, как власть ускользает из его рук. Отрешенно взглянув на себя со стороны, он понял, что стал жертвой блестяще организованного заговора, на который намекал Арана во время своего визита, когда он пришел предупредить генерала. Сейчас Лопес поверил в то, что жизнь его может вскоре оборваться. Было в атмосфере нечто такое, что всегда сопутствует драме политического убийства, где бы она ни происходила. У тех, кто занимался ликвидацией общественных деятелей, словно появлялась какая-то древнеримская склонность к театральности. Если ему суждено погибнуть, думал генерал, то он примет смерть от руки обманутого наемника, который затем сам будет немедленно убит вместе с другими тайными жертвами — это сделают для того, чтобы замести следы, заткнуть рты, вычеркнуть событие из памяти народа. Некоторое время люди, ничего толком не зная, будут спрашивать друг друга, что же на самом деле скрывалось за убийством Лопеса. Пойдут разные слухи, затем шепот догадок и предположений стихнет, все уляжется. Переименуют стадион, больницу, улицу, площадь, скинут пару памятников, и через десять лет от губернатора Лопеса не останется и воспоминаний.