Александра Созонова - Если ты есть

Впрочем, кто знает…

Когда Агни начинала сомневаться, американский Учитель становился растерянным. Он не мог возражать ей — все доводы заключались в тоненькой самиздатовской книжке. Мог только кивать, пытаться поддержать взглядом.

«Очень возможно и это, очень возможно».

Постепенно голос его вплетался в посвисты птиц.

Взмахнув крыльями, он оказывался на яблоневой ветке с зелеными узелками завязей. Качаясь, кивал ей оттуда легким туловищем, свистел, обнадеживал.

Перемешивался с небесной синью.

Диалоги со славным американцем помогали, но не вытаскивали. Скорей, отвлекали на какое-то время. Все равно как если завязшему в болоте завести красивую музыку. Пока он слышит ее, верит, что выкарабкается.

…к черту, колледж! — прогон сквозь строй. Барабанная дробь обреченности.

Вот-вот должны были кончиться последние деньги. Занимать Агни никогда не умела. Да и не у кого.

Свою дозу молочного порошка она свела до четырех столовых ложек в день. Она вспоминала Митю в периоды голодовок: насколько тот был одухотворенный, красивый, умный. На нее же пост влиял лишь в одном направлении: кружилась голова, нарастала слабость в ногах.

Легкость и головокружение напомнили сон-полет, пришедший в роддоме. Хлещущие по лицу терпко пахнущие ветви берез. Пласты неба, в которые она заворачивалась виражами. К чему он был?..

От кого-то она слышала или читала, что летать можно научиться: путем особых упражнений отделить астральное тело от физического и послать его куда угодно далеко. Она представляла, что с годами когда-нибудь овладеет этим искусством. И однажды летней ночью влетит в распахнутое окно Колеева и, напугав его и жену до состояния соляных столбов, в длинном белом одеянии (платьев она не носит, и особенно белых, но для этого случая придется сшить), не произнося ни слова, опасаясь взглянуть на них, ибо от ненависти в ее беглом, скользящем взгляде на них расползется одежда, — будет выводить крупными буквами красным фломастером на стенах и потолке слова из его писем: «Душа моя, милая моя девочка…» Исписав все вокруг, астральное тело улетало, а на следующую ночь, молчаливое, как секира палача, возникало и принималось за свою каллиграфическую казнь снова…

«Ну что за непробиваемость! — славный американец подпрыгнул от огорчения и заходил по садовой дорожке, наконец-то просохшей от дождя. — С грузом мстительности и тоски невозможно летать — сколько же раз можно повторять очевидное?.. И хватит о Колееве. Колеев — фантом».

Колеев — фантом, призрак,

И то, что его окружает, носится по его орбитам — так же призрачно, недостоверно.

Все, что возле него — призраки. И сама Агни тоже фантом. (Но как же может так быть, ведь боль не фантомна?) Она тоже кружится подле него, сначала ослепнув от восхищения, теперь на мощной энергии отторжения, но кружится, не может оторваться, не может извлечь из души проклятый, пригвоздивший ее образ.

(Душа ее — бабочка, проткнутая стальной иглой: светлым, светящимся ликом оборотня…)

Ее, Агни, нет. А боль не фантомна, странно.

Может, она действительно не родилась еще, как, шутя, объясняла когда-то Мите по поводу любимой своей позы внутриутробного плода?

Зачем ей снятся удивительные обнадеживающие сны, если ее нет? Зачем ей был дарован младенец?

Как его звали, того набоковского героя, никак не вспомнить, из «Приглашения на казнь», — Агни читала не слишком много, и совсем малая часть прочитанного как-то отпечатывалась в ней, но содержимое этого романа обрело в ее сознании статус символа: картонный мир трещит по всем швам, не люди — макеты людей, до мельчайших подробностей имитации человека, не хватает лишь того, что не может быть сымитировано — души, и лишь один настоящий — ах да, Цинциннат… Агни чувствовала себя Цинциннатом. Вздымались и рушились ярко раскрашенные декорации. Казавшееся издали подлинным превращалось в картон и опилки, в щелях, в проемах развалин брезжил свет… Но в то же время — вот парадокс! — она сама была частью декораций, таким же раскрашенным картоном. Частью ансамбля, окружающего грандиозный фасад Колеева (внутри — полый), мрачной готической деталью композиции. Подчеркивающей своей угрюмостью его лучезарность и всеоткрытость,

Он полый внутри, Колеев, а она — спутник его, мрачный осколок, существо той же субстанции.

Ощущение своей не-подлинности стало таким внятным и страшным, что Агни крепче прижала к себе младенца, вгляделась в него. Вот же он — настоящий, теплый, нервный, — а она его породила, не может мираж породить существо живое!