Оливера Николова - Этюды об ибн Пайко [Тройной роман]

Вечером, не слушая рассказы напарника про всякие несуразицы и разоры, случившиеся в течение дня, Петре обдумывал одну-единственную мысль: почему он должен быть тем, кто он есть, а не одним из тех счастливчиков на крытом рынке? Самая страшная беда случилась на следующий день, но из нее, к счастью, Петре вышел победителем.

Вдруг на ярмарку прибежала, все переворачивая на своем пути, кусая и валя в грязь, невесть откуда взявшаяся стая бродячих собак. Один бог знает, откуда они взялись, но вскоре люди увидели, что за ними следует другая орава, на этот раз — военные, солдаты и янычары. В шуме и крике, слышавшемся издалека, но будто из-за тяжелого занавеса, который колыхался и поэтому пропускал только отдельные звуки, сначала были различимы только слова «эй, хватай его», и стало понятно, что за кем-то гонятся и что какого-то бедолагу, по той или иной причине, хотят поймать и схватить. Кого они ловят? Может, кого-то знакомого? Того, кто рядом? Кто далеко? Испуганные покупатели сначала переглядывались между собой в недоумении, с огромным немым вопросом в широко открытых глазах. Кого, кого?

«Лови, хватай!»

Чуть позже:

«Заптии идут, жандармы!»

Собак сразу и след простыл, но шум не прекратился, наоборот стал усиливаться и накатываться все ближе.

Человек, приценивавшийся к горшку, с удивлением спросил у сына Байко:

«Из-за чего такой бедлам?»

Петре быстро залез под прилавок и затащил за собой туда и своего товарища, монастырского слугу, который был моложе его, — его ум, который чаще всего работал медленно, теперь отправил ему срочное сообщение: янычары! И так, укрывшись под этим прилавком из расшатанных досок, посреди раскатившихся горшков и перевернутых глиняных мисок, превратившихся в крышки для цветочных горшков, Петре, сам похожий на цветок, сраженный морозом, с ужасом наблюдал всплеск янычарской ярости и злости. В щель между досками ему были видны то ятаганы, то лошадиные копыта, то развевающиеся гривы и поводья, перед ним мелькали перевернутые горбатые седла, сапоги, винтовки, ружья, кнут, обвивший змеей чью-то шею… А когда воздух до невозможности напитался запахом потных тел людей и лошадей так, что стало трудно дышать, Петре сказал сам себе: будь я даже последним убогим нищим, мне все равно не спастись. Заберут меня вместе со всеми, не вымолить никому пощады, хоть тысячу раз кланяйся. И вот именно тогда изъян сына Байко, который вообще-то был скорее не недостатком, а знаком некоей чудесной удачи, начал пробуждать его, доселе будто дремавшего. Он привстал с колен. Вот это да! Петре увидел, что по ярмарке словно прошла какая-то гигантская метла и смела все на своем пути, а прилавки и ряды палаток превратились в длинные диваны необыкновенно ярких раскрасок. Будто огромный дворец, не иначе как султанский, открылся перед его взором и призвал его вытянуть шею еще больше. И в то время, когда монастырский слуга и какие-то монахи, теснящиеся за мешками с хлебом и глиняными сосудами с вином, кричали ему, чтобы он лег и спрятался, он все больше и больше выпрямлялся — вот Петре увидел толпу детей, которых янычары приковали к одной общей цепи, а за ними крупы коней, гладкие и лоснящиеся, как ковры. «Святой Георгий, и что же теперь мне делать?» — спросил сын Байко и двинулся вперед, как во сне. Он решительно направился к выходу с ярмарки, не слыша выкриков, обращенных к нему.

А сон его сбылся вот таким образом:

Сын Байко добрался до рынка, хром-хром, шаг за шагом, и попал в лавку сапожника Иосифа в безистене. Сапожник побрызгал на него розовой водой и, расспросив его, что да как, приказал, чтобы позвали его дочку Тодору.

Сказал:

«Я тебя много раз видел, когда приезжал в монастырь, Петре. Я сразу тебя приметил и запомнил. И теперь, раз ты тут, хочу сказать, что был бы очень рад видеть тебя своим зятем, Петре. Было бы неплохо, если бы тебя, как моего зятя, звали отныне ибн Байко. Жена у меня умерла, дочерей я выдал замуж, из всех у меня осталась только одна дочка. Может, тебе странно, что я так тороплюсь, но ты потом поймешь, что я был прав. Я свою Тодору знаю, а то, что она тебя не знает, так это к лучшему. Я даже рад этому. Вот будет ей занятие — тебя узнавать. Она богата, у нее все есть, но я не хочу, чтобы она лентяйничала. Я хочу, чтобы она засучила рукава и стала достойной мужа. Договорились?»

«Договорились», — ответил ибн Байко коротко.

Даже не поблагодарил.

«А что, если меня поймают? Игумен и монастырь будут меня судить, от них нет спасения, — сказал Петре. — Не миновать мне тогда адского котла».