Оливера Николова - Этюды об ибн Пайко [Тройной роман]

Четвертый день для Петре прошел впустую, и пятый тоже, потому что монастырские не соглашались отпустить его с ярмарки, как будто не могли обойтись без Петре. Вино покупали бочками, вяленую бастурму — целыми четвертями, глиняные горшки и миски разбирали так, будто они были полные халвы. Никак Петре не удавалось отлучиться: он делал шаг влево — и его напарник делал шаг влево, Петре вправо — и он за ним. Частично от злости, частично из зависти, но еще и от страха, что он останется один, а вдруг кто-нибудь затеет драку, и горшки, словно тыквы, покатятся в разные стороны. На шестой день погода помягчела, со стрех стало капать, и Петре охватила такая тоска, жестокая и невыносимая, что он, не сказав ни слова — мол, пойду куда-нибудь, по делу или просто поглазею, или — схожу до ветру, взял да и просто зашел за прилавок, пригнулся, чтобы его не было видно, и захромал себе, хром-хром, а разогнулся только в самом конце торговых рядов. Пойду-ка я на базар, сказал он сам себе. Чтобы, наконец, поговорить с каким-нибудь значительным человеком, с кем-нибудь достойным.

Сначала он купил плюшку в лавке у Софре-пекаря. Мимо этой лавки никто не мог пройти и не купить ничего, такие запахи текли оттуда и разливались по всему кварталу. Плюшки там готовили на чистом овечьем масле, но и булочки и бублики с кунжутом тоже выглядели очень аппетитно. Петре некоторое время стоял и глазел на выпечку, с наслаждением вгрызаясь в самое вкусное — промасленное нутро плюшки, размышляя: неплохо было бы и еще что-нибудь попробовать, так ведь? В пекарню со всей округи доставляли всякую всячину, которую нужно было запечь. Одни приносили, другие уносили противни с булочками, пирогами и пахлавой, караваи хлеба, выложенные рядком на длинной доске и завернутые в полотно, сковородки с фасолью, тушеное мясо в глиняных горшках, запечатанных крышками из теста. Глядеть — не наглядеться. Петре купил себе еще бублик и отправился дальше, с трудом оторвавшись от захватывающего зрелища.

К этому времени христиане уже заплатили поземельный налог и другие подати, люди расслабились, и Петре, проходя по базару, это ясно почувствовал. Если бы еще не янычары с их дикими нравами… Но в такое время и они казались просто порождениями какого-то сна, думал сын Байко. Хотя потеплело совсем недавно, и сосульки на крышах только начали таять, по всему было видно, что наступила весна — буйная, настоящая. Турок побогаче на улицах не было видно — они еще не выползли из своих теплых дворцов, гайдуков [21] Гайдуки — вооруженные повстанцы, боровшиеся против османского национального гнета на Балканах. и разных возмутителей спокойствия тоже — они, скорее всего, сидели за какой-нибудь мамалыгой у своих очагов. Вот и славно, размышлял Петре. Ставни с витрин были сняты и стояли, опираясь на стены домов под стрехами. Мотыги и лопаты, пока еще незаржавевшие, лежали снаружи под открытым небом. Упряжь, ремни, деревянные башмаки, тазы, свечи, золотые украшения, кувшины, трубы, сабли, ножи… Молотобойцы и кузнецы стучали, сапожники, работая, пели, кожевники дубили кожи в каменных корытах, ювелиры гнули разноцветные браслеты и мониста, всматриваясь в них своими двойными глазами. От лавок кожевников и скорняков, от постоялого двора Капан до Туз-базара, оружейного рынка у мечети Мустафа-паши со множеством лавок и мастерских с ножами, мечами и другим оружием до суконщиков, швецов, красильщиков, медников, седельников, стегальщиков, жестянщиков, портных и кафтанщиков, все было в движении и гремело, ковало, колотило, кричало, орало и зазывало, а лавочники расхаживали перед своими маленькими царствами, не желая думать о великой силе, которая сковала их и пила и их пот, и их душу.

Ошарашенный и почти ослепший, Петре перестал думать о Баязиде. О чем мечтал он сейчас? К чему стремился? Он уже не мог бы сказать. Внезапно он оказался посреди безистена [22] Безистен — крытый рынок. , крытого рынка, и позабыл обо всем на свете, потому что ничего подобного он никогда прежде не видел.

Безистен был похож на маленькую крепость. У него было два входа с железными воротами, а купола были покрыты свинцом. Петре сначала вошел через одни ворота и вышел через другие, а потом вошел через вторые и вышел через первые. Святой Георгий, что это за чудо? Изнутри безистен был как маленький город с прекрасно вымощенными и чистыми улицами, отделенный от всякой нечистоты и человеческих страданий, с большим количеством магазинов, в которых продавались хлопчатобумажные ткани, кружево и вышивки, обувь и пуговицы, зонтики. И сами лавочники понимали исключительность этого места, так казалось Петре. Все вокруг было пропитано опьяняющим запахом мускуса и амбры. Что же это такое, господи, боже мой? Лавочники говорили ему, что летом здесь еще красивее, перед входом в каждую лавку цветы, все это надо видеть. Они были любезны, приглашали Петре зайти внутрь, то в одну лавку, то в другую, как будто он был богато одетым молодым человеком, беседовали с ним, внимательно и серьезно интересовались ярмаркой, и это было как во сне, такое уважительное отношение и такая мягкость в поведении и движениях. Правда, будто весь мир поместился в одном из тех невероятных и удивительных снов, которые снились монастырскому слуге. В конце концов, Петре решился зайти в пару лавок — лавочники, когда он входил, зажигали курильницы с ладаном, а когда выходил, опрыскивали его розовой водой, от всего этого он шел, шатаясь, на негнущихся деревянных ногах, с трудом находя дверь, чтобы выйти.