Оливера Николова - Этюды об ибн Пайко [Тройной роман]

И их, укрощенных таким образом, потом отправляли отбирать детей у христиан: каждый год султанская Порта подпитывалась новыми янычарами. Некоторые из них оставались во дворце стражниками, некоторых султан отсылал как солдат в крепости, платя им по три-четыре аспры в день. Были среди них, правду сказать, и трубачи, даже пушечных дел мастера, которым платили и по пятьдесят аспр в день — хорошая плата, но и они были рабами своего хозяина.

Петре же, вместо того, чтобы радоваться, что он не попал в руки этих злодеев, все вертел в уме: как бы ему увидеть Баязида, Господи! Как бы узнать, приедет ли султан в Скопье?

Сначала он прохромал через Одун-базар, потом через Туз-базар, и хотя ему на этих базарах очень понравилось, он в то же время недоумевал, зачем разному товару свой рынок: коровы и быки на Айван-базаре казались такими одинокими, отделенными от молодняка на Койин-базаре, вяленая рыба на Балук-базаре выглядела уныло, лишенная возможности украсить собой прилавки с пахтой, творогом, кругами сыра и колобками масла на Чомлек-базаре. Петре добрался, хром-хром, шаг за шагом, до Тереке-базара, где задержался дольше всего, там ему понравилась прекрасная солома для сенников, а на Налин-базаре он даже потрогал одну или две пары пестрых деревянных башмаков. «Ох, святой Георгий, о, господи! Как устроен мир! Вот глупость! Кто это здесь так все придумал?» — бормотал про себя Петре, застигнутый врасплох странной тоской по справедливости. Ему вдруг пришло в голову: разве не лучше, когда все смешано друг с другом? Как люди. Что бы было с городом, если бы всех хромых, как он, собрали в одном месте, и сверх того, они не имели бы права смешиваться с другими? Что бы стало, если бы хромые брали в жены только хромых женщин, а хромые женщины рожали бы только хромых детей!?

У него уже болело бедро, озябли ноги, но с Туз-базара он направился не к мосту через Вардар, тому мосту с четырнадцатью арками, который стоял на вакуфе [18] Вакуф — в мусульманском праве земельный участок или другое имущество, переданное на религиозные или благотворительные цели. Иса-бея, а пошел посмотреть окрестности. Уже стемнело, а Петре успел обойти только несколько районов из сорока: он начал с Тахта-Кале, прошел по Капан-джаде и Гази-Лала, потом направился вниз к Карадаку и Кебир Челеби, при этом он все время смотрел вверх, ожидая увидеть за поворотом то одной, то другой улицы мавзолей Гази-баба, а снег все шел и шел, падал на его опинки и их кожаные ремешки, падал на ресницы, уши, закутанные платком, а еще на черепицу домов, которые ему очень понравились — красивые дома, низкие и двухэтажные, выстроенные из твердого саманного кирпича. С балконов домов на него глядели краснощекие дети, которые грызли орехи, кстати, скорлупу там не принято было выбрасывать в окно, ее собирали и выметали, чтобы были чистота и порядок, как их в монастыре учил игумен.

Полностью обессиленный, Петре завершил день под заспанным взглядом монастырского слуги, который не пустил его на постоялый двор, чтобы он мог лечь спать, как это давно сделали другие. Хочешь — обижайся, хочешь — нет. Они разожгли небольшой костер из сосновых веток, чтобы согреться, съели по кусочку копченого мяса, приготовленного для продажи, хлебнули по глотку холодного вина. И хотя они оба все еще немного злились друг на друга, обоим пришлось лечь спать, скрючившись под прилавком на коврике, от которого несло козлом, мочой, и, едва уловимо, пахло женским телом. Сверху они натянули на себя тяжелые шерстяные одеяла. Немного мыслей было той ночью в голове у Петре: он не мог думать даже о впечатлениях дня — мозг у него будто так же окоченел, как и ноги. «Может быть, Баязид приехал в Скопье, может, Баязид уже в крепости, наставь меня, святой Георгий», — только эта мысль еще теплилась у него в голове и искала путь к сознанию, но ее ритм все сильнее убаюкивал его. Впрочем, у таких людей, как Петре, и не бывает в мозгу больше одной мысли одновременно. Какими бы хитрыми, находчивыми и шустрыми они ни были, мысль у них движется медленно и возвращается назад, встретив другую, перекрывающую ей дорогу. В отличие от Петре, для монастырского слуги, который имел совсем другой склад ума, вся ночь прошла в фантазиях, где ему не было препятствий, а мысли его цеплялись одна за другую и перемешивались, и пока во сне он был самым умным и хитрым, душа его таяла в чистом блаженстве. «В Скопье ли Баязид, скажи, святой Георгий, в крепости ли Баязид?» — Эти слова несколько раз прошептал Петре под одеялом, но монастырскому слуге важность этого вопроса не была очевидной.