А.М. - Рассказы

Безмолвно тычусь губами в пустое пространство в поиске твоих губ. Наощупь, как слепой, ищу руками твое лицо. Твое имя витает в воздухе, чтобы безмолвной тихой бабочкой-белянкой осесть на языке. Проблески света сквозь занавешенное окно. Маленькое лучистое сияние зимнего солнца сквозь вязаные дырочки белых голландских шторок. И мне кажется, что это тот же самый Солнечный Лучик, что и год назад в Казахстане, на твоих ресницах. Я помню росинки детского пота на твоих полуоткрытых губах, я помню эти же росинки посреди твоих острых лопаток, на изгибах твоего позвоночника, на выпуклости персиковых ягодиц.

Я люблю тебя...

Я готов повторять это снова и снова, вновь и вновь, пока мои губы не обветрятся на восточном солнце или не замерзнут на сибирском морозе.

Люби меня нежно... люби меня сладко...

Я пытался забыть...

Были ночи, когда ветер сходил с ума и разрывал в клочья листья деревьев; были ночи, когда снег крупными хлопьями падал на лозы зеленого виноградника в окне деревенского дома; были ночи, когда я заворачивался в пальто, закутывая шею красным индийским шарфом, ощущая свое никчемное одиночество; были ночи, когда я заходил в местный ресторанчик Coronae в провинции Гронинген, чтобы попить горячего кофе и послушать говор датчан, чтобы только не думать о тебе, чтобы не ненавидеть себя. А потом всегда наступало кельтское утро; в окно светило тусклое солнце и болело горло от холодной водки. И запах спирта выветривал запах кофе. Я пытался забыть... но среди всего этого всегда было одно: люби меня нежно… люби меня сладко…

И все возвращалось.

Возвращалась разноцветная осень, маленьким стеклышком прошлого через физическую боль и хруст наших пальцев. Возвращались твои голубые глаза, широко раскрытые, раскосые; возвращалось твое дыхание с коленкоровым привкусом. Сколько раз я целовал тебя французским поцелуем, впитывая твое детство, сколько раз я шептал твое имя ночами, просыпаясь в растерзанной кровати... Сколько раз я входил в тебя, соединяя свою душу с твоей душой... Шорохи и тени сливались в сонм звуков, проникали через стены... Я сходил с ума, я терял рассудок... И спасало только одно - люби меня нежно… люби меня сладко…

Слова шепчут слова, перекатываясь, друг через друга, как чистый горный родник, текущий с ущелья в Киндердайке. Слова, ничего кроме слов...

В воде отражались миллионы отблесков, ты всегда знал это. И было непонятно, где кончается земля и где начинается небо; было похоже, что они сходятся друг с другом. И когда звезды падали в озеро, я загадывал желание за нас обоих. За живого и мертвого. Я говорил звезде: «Боже, если ты есть, то убереги нас всех от ошибок, дай нам разум любить и прощать». И когда вставало солнце, это было так, как будто мир рождается вновь.

И тогда я слышал твой голос.

Всепоглощающая любовь. Любовь без права на обладание. Ничего просто так не случается. Следуй своей судьбе. Выкидывай все ненужное, не задумываясь. Ты свободен, когда ты пуст, а ты никогда не бываешь пустым, не бываешь свободным. Взаимоотношение свободы.

- Мы с тобой, как две «Фанты». Только разные.

- Это как?

- Ты – железная банка, а я – пластмассовая бутылка. Мы разные, но мы одно целое.

- Ты это сам придумал, зайка?

- Сам.

26 января 2009 - 31 января 2009 / Хаагсберген

Taller

Азиатское эго впитывалось в душу и затаивалось подобно руническим письмам гуннов. И теперь, находясь в Западной Европе, минуя мою Россию с ее березовыми рощами и кедровыми лесами, я ощущаю себя человеком, который потерял что-то важное. Меня не радует тот факт, что по утрам ко мне приезжает белобрысый Швец. Я чувствую себя одиноким, несмотря на его детское присутствие. Ему 11-ть лет и мы исследуем с ним Девонский период, погружаясь в самые глубокие бездны доисторического океана. А вечером, если он остается со мной, мы занимаемся с ним сексом на плюшевом диване времен второй мировой войны. Ночью же я воюю с самим диваном за право здорового сна, потому что когда закрываю глаза, мне слышатся голоса убитых мальчишек Бухенвальда, Освенцима и Треблинки, всех вместе взятых. Тогда я встаю со скомканной, изнасилованной ногами, простыни, и, прижимаясь головой к оконному стеклу, просто ощущаю, как прохладный ветерок тоненькими струйками проникает сквозь пластиковые щели и дует на волосы. В этот миг я испытываю к себе жалость, и это самое противное чувство на свете.