Эдуард Володарский - Птицы белые и черные

— Куда? Ну что мелете, мама! По всей Москве, что ли, его искать? Ночью-то…

Но бабка продолжала тормошить Любу. И та нехотя подчинилась, стала медленно одеваться.

— Наверное, только в могиле и высплюсь, — вздохнула она.

Она вышла на кухню, долго пила холодную воду из-под крана, кое-как, на ощупь уложила растрепанные волосы, сполоснула лицо. Следом за ней выползла бабка и все подгоняла глухим, сварливым голосом:

— Иди, иди… не дай бог, что случилось… Ну, что стоишь-то?

В коридоре скрипнула еще одна дверь, в темноту вывалилась желтая полоса света, и в этой полосе появился Степан Егорыч. Он тоже не ложился.

— Чего стряслось-то? — каким-то чужим, хриплым голосом спросил он.

— Ничего… — ответила Люба. — Витьки нету…

— Хмнда… — вздохнул Степан Егорыч. — И куда ж ты теперь?

— Искать пойду паразита…

Они разговаривали так, будто между ними ничего и не произошло.

— Что ж ты одна-то? Давай я с тобой.

— Спал бы лучше, Степан Егорыч… И без тебя тошно…

— Не спится, Люба… Ты все ж прости меня… Уеду я… только щас решил… В деревню поеду, у меня там свояченица вроде живет… На земле все как-то спокойнее… Буду колхозное хозяйство подымать. — Он усмехнулся, и вновь лицо стало спокойным и серьезным. — Ты уж прости, Люба…

Люба молча подошла к нему, обняла, поцеловала в щеки, лоб, губы, проговорила со стоном:

— Уезжай поскорее… Христа ради, Степушка…

И быстро вышла из кухни. Хлопнула парадная дверь.

…На улице свистел холодный весенний ветер. Витька ежился, подняв воротник пальто. И такой пустой, черный был город, и от зеленоватого света магазинных витрин эта пустота становилась еще более ощутимой.

Три корявых, старых тополя росли возле школы. От ветра вздрагивали голые, черные ветви. Витька остановился, окинул взглядом насупленное, тяжелое здание.

Люба шла наугад. Временами она останавливалась, оглядывалась, звала негромко:

— Витька… Витенька… — И губы вздрагивали, кривились. Ей хотелось заплакать.

Она увидела Витьку возле школы и быстро пошла к нему. Она сначала и не разглядела как следует, но сердце сразу почувствовало, что это ее Витька.

Она молча подошла к нему и молча хлестнула его по щеке, раз, другой. Витькина голова мотнулась назад.

А мать так же молча повернулась и пошла, нагнув голову, укрываясь от пронизывающего ветра старым шерстяным платком.

Витька шел следом за ней на расстоянии нескольких шагов, шел как побитая собака…

…Степан Егорыч все еще смотрел телевизор. Передавали последние новости. Он сидел в сельсовете один. Главбух давно ушел. Степан Егорыч выключил телевизор и встал. Достал папиросу, загремел спичками. Маленькое пламя на мгновение выхватило из темноты профиль его лица с провалившейся щекой, крутым подбородком.

Он вышел из сельсовета, запер дверь на большой замок и зашагал по темной деревенской улице. Круглая яркая луна висела совсем низко, прямо над домами. В клубе все окна были освещены, смутно доносилась музыка. Степан Егорыч задержался на мгновение и пошел дальше.

Его дом был неподалеку от магазина. Степан Егорыч просунул руку между планок штакетника, отодвинул щеколду в калитке и пошел через палисадник к дому. В доме горел свет.

Старуха Дарья Прохоровна, свояченица Степана Егорыча, сидела за столом и вязала шерстяной носок. Клубок шерсти катался в маленьком тазике, стоявшем у ее ног. Она приподняла толстенные очки и осуждающе смотрела на вошедшего Степана Егорыча.

— И когда полуночничать кончишь? — спросила она.

— Телевизор глядел, — ответил Степан Егорыч и устало улыбнулся.

— А у нас его нету? Вона стоит! — Она кивнула головой в угол, где на низеньком комоде стоял телевизор, заботливо укрытый кружевной салфеткой, и наверху — длинный ряд белых слоников, пара резиновых калошек, коробочка, облепленная ракушками с надписью «Привет из Крыма», граненая длинная стеклянная ваза с восковой розой.

— Все-то тебя, бобыля, домой не загонишь, — недовольно говорила старуха. — Ужинать будешь ай нет?

— Нет. — Степан Егорыч сел на лавку, принялся стаскивать сапог с ноги.

— В погребе молоко парное, принесть, может? — вновь спросила старуха.

— Ну, принеси… — ответил Степан Егорыч.

Старухд отложила вязание, тяжелой походкой вышла из дома.

Степан Егорыч сидел неподвижно, опустив голову, держа в руке снятый сапог.

И вдруг он решительно принялся натягивать сапог на ногу. Поднялся, выдвинул ящик комода, достал туго свернутый рулончик с деньгами, сунул их в карман гимнастерки, достал из-под кровати маленький чемоданчик, бросил туда мыльницу, зубную щетку, поискал глазами полотенце и… вдруг передумал. Задвинул чемоданчик обратно под кровать.