Эдуард Володарский - Птицы белые и черные

— Почему это — мой? — Маша заметила эту усмешку.

— Не мой же, — опять усмехнулся Витька. — Он к вам намертво примагнитился.

— Ох, Витька, глупый ты… мы с Николаем Андреевичем друзья.

— Дружили мы, дружили, пока дите не народили, — съязвил Витька.

— Дурак ты! — вспыхнула Маша.

И вдруг — снова шаги за голубятней, сдержанное покашливание и затем голос Антипова:

— Маша, ты здесь?

— Здесь, здесь! — весело отозвалась Маша, опуская голубя на настил, устланный соломой.

— Моя милиция меня бережет! — саркастически усмехнулся Витька. — Бесплатный конвой.

— И тебя бережет, — смутившись, виновато улыбнулась Маша, выбираясь из голубятни.

…Детские руки, грязные, в ссадинах, вставили заготовку в патрон…

…Другие руки, перепачканные машинным маслом, подвели резец…

…Еще чьи-то руки, натруженные, с узловатыми пальцами, включили станок…

…Закрутилась заготовка…

…Другая…

…Поползла стружка…

Витька закончил обтачивать болванку, ослабил зажимы и щипцами выхватил болванку, швырнул ее в деревянный ящик, стоявший рядом со станком.

Завода как такового, собственно говоря, еще не было. Был фундамент да стены, которые только начали возводить. Станки стояли внутри стройплощадки, под открытым небом. Высоко в воздухе висел плакат: «Все, что нужно фронту, — сделаем!»

Рядами стояли станки, и на них работали пожилые мужчины, женщины и подростки. Женщин было большинство, но пожилых и подростков тоже много. Для низко״ рослых у станков подстраивались ящички.

Витька огляделся по сторонам, пронзительно свистнул и подмигнул такому же пареньку, стоящему через несколько станков от него, потом рукавом телогрейки утер чумазое лицо и вставил новую заготовку, включил станок. Туго скручивалась, лопалась, стреляя в стороны, стружка.

Витька смотрел на вращающийся со страшной скоростью диск с зажатой в нем заготовкой, на кончик резца, снимающий раз за разом тонкую стружку, а перед глазами вставала совсем другая картина.

…Будто стоят они с Машей на верхотуре голубятни и смотрят в небо, где кругами ходят пары голубей… совсем близко от солнца. И стоит весна… И вдруг…

…Они сами оказались высоко в небе… в роскошной черной машине плыли под облаками, а под ними лежала прекрасная Москва, и Маша стояла рядом с ним в белом платье, и газовый прозрачный шарф развевался за ней. Она смеялась, показывая ослепительные зубы, и протягивала руки вперед. И счастливый Витька стоял рядом с ней. А вокруг парами ходили голуби, кувыркались в солнечной синеве… И Маша была совсем как Любовь Орлова в фильме «Светлый путь».

— Выключай, паршивец, запорешь! — раздался над самым ухом громкий крик мастера Сан Саныча.

И в следующую секунду Витька получил крепкую затрещину, вернувшую его к реальной жизни.

— Сукин ты сын, куда смотришь, а? Об чем думаешь? Резец запорол! — ругался мастер, отпихнув Витьку от станка.

Витька растерянно молчал, опустив голову. Мастер еще ругнулся раза два, обозвав Витьку «анчуткой» и «орясиной», потом внимательно посмотрел на него:

— Устал?

— Есть немного… — пробурчал Витька.

— Ну, поди в курилку, передохни. Я за тебя постою пяток минут…

Витька, понурившись, побрел из цеха, а старый мастер встал к его станку…

…Вечером Антипов и Маша вместе возвращались домой. Улицы пустынны, в редких домах светили огни, и небо было глухо-черным. Снежный ветер тонко свистел и завывал.

На противоположном берегу реки в зареве огней был виден завод. Оттуда доносились тяжелые удары парового молота, лязг, грохот железа. Ярко вспыхивали огни электросварки.

— В степи буран идет, — говорил Антипов. — Тут бураны знаешь какие? По две недели без передыху.

Маша вдруг остановилась. Остановился и Антипов.

— Что?

— Почудилось… Будто идут за нами…

Антипов два раза оглянулся. Улица была пустынна.

— Деревья, наверное, скрипят, — улыбнулась Маша. — Нервы шалят, Николай Андреич. Валерьянку пить надо.

— Валерьянка от сердца, — ответил Антипов.

— Нервы успокаивает… Яшкин дед всю жизнь эту валерьянку глушит. Такой спокойный старикан. — Маша засмеялась. — Жена его померла в сороковом, зимой. Так он сказал: «Пожила хорошо, пора и честь знать». — Маша опять засмеялась.

Улица кончилась у железнодорожного моста, где тускло светил фонарь. Дальше начинался овраг, через него узкая утоптанная тропинка вела к баракам.

Когда они ступили на мост, Маша зябко поежилась, пробормотала: