Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— …они родились бы из жертвы, Икска?

— Могли бы родиться. Но ты, не сумев отказаться от них, согласился на их эрзацы, ты меня понимаешь? Ты их обесценил. Для таких людей, как ты, существует известный предел; дойдя до него, они погружаются в самосозерцание…

Родриго почувствовал себя оправданным; казалось, в словах Икски прозвучало то, что он сам написал сегодня.

— Да, да…

— …или попадают в положение белки в клетке. Кружатся в колесе и воображают, что движутся вперед… А в один прекрасный день иллюзия рассеивается. Finis [151]. И тогда тебя может спасти только жертва. Тогда надо раскрыть глаза на свою ничтожную жизнь и убедиться в том, что остается только сжечь все, чем ты жил, в надежде, что из этой жертвы родится что-то лучшее.

Все тело Сьенфуэгоса вибрировало от внутреннего напряжения. От близости к этому сгустку энергии Родриго пробрала дрожь.

— Дело даже не в этом. Мне только не хватило нужного слова. Не знаю какого; я уже не сумел бы его произнести. Я думаю, что моя мать главным образом и требовала от меня слова, в котором прозвучала бы сила и твердость. Произнеси я его, мы, быть может, сблизились бы… и сблизились бы с отцом. Но я не умел его произнести. Я ушел, Икска, как уходит прислуга, которую переманили на другое место, под первым попавшимся предлогом… Я не сказал матери, почему я ухожу, что я думаю о ней, ничего не сказал. Так было со мной во всем. Ничего не было сказано и сделано до конца. Ты прав. А теперь предоставь мне быть тем, что я есть, и не…

— Тебе нужно принести себя в жертву. — Икска цедил слова, растягивая губы и сверкая крупными, ровными, словно выточенными, зубами. — В жертве ты сможешь обрести искупление. Пойдем со мной; я научу тебя… Забудь все остальное, забудь то, чем ты был, Родриго, забудь догматы веры, которую ты даже не сумел претворить в жизнь и которая лишь усилила твою жалость к самому себе. Плюнь на святыню, если твоя святыня — это пошлое сострадание к себе, которое только подчеркивает твое убожество! Плюнь в щеку, которую подставляет трусливый бог, когда его бьют по другой щеке! Трепещи, но жертвуй собой, да, жертвуй собой, и ты придешь к нам и зацелуешь солнце, а солнце задушит тебя и выпьет твою кровь, чтобы ты слился с ним воедино!

Фигура Икски, как глыба, вырисовывалась на фоне окна, заштрихованного дождем, в желтом, казалось, сгущавшемся свете лампы, и каменная кладка, изрезанная трещинами, росла из слов, которые он произносил, грозно сверкая глазами и зубами, и в его прерывистом голосе звучало непреклонное требование. Ветер переменился, и с его порывами в окно захлестал дождь, обрызгивая обоих собеседников. Икска посмотрел на растерянное, беспомощное лицо Родриго Полы.

— Я вижу, ты не хочешь разделить судьбу своего отца и своей матери? — процедил Сьенфуэгос, сверля глазами это безжизненное лицо. — А разве ты не хотел претерпеть, как они, поражение и унижение? Скажи, не говорил ли ты мне в тот вечер, что хочешь быть продолжением своего убитого отца и своей матери, которую жизнь выжала, как лимон, лишила любви и обрекла на одиночество? «Я хочу быть в духовном смысле продолжением своего отца!» Ах, с какой легкостью ты сказал это тогда!

— Да.

— А ведь твой отец пожертвовал собой, один на один встретил смерть…

— Нет, Икска. Мать не это хотела сказать. Он оказался не способен умереть в одиночку. Чтобы найти в себе силы принять смерть, ему понадобилось выдать трех человек. Даже умереть он хотел вместе с другими, а не в одиночку… не в одиночку. Он сделал то, чего мать требовала от меня: она хотела, чтобы я не ставил себя под удар, не оставался один. Он сделал это в смерти. Она требовала, чтобы я поступал так в жизни. Не быть отщепенцами — вот к чему на самом деле стремились они оба и вот что я имел в виду в тот вечер. Я хочу найти себе место под солнцем, хочу вырваться из-под гнета поражений, который они оставили мне в наследство. Я не хочу, чтобы меня затоптали в пыль, как их. Только не это, Икска! Ты должен спасти меня от унижения, от поражения… Это я и хотел сказать тебе тогда. Неужели ты не понял меня?

С лица Сьенфуэгоса мало-помалу сходило выражение напряженности. Он закурил сигарету, стараясь принять свой обычный вид. Ему стала смешна его ошибка. Призраки Гервасио и Росенды, подумал он, наверное, посмеются над ним. Да, нужно было снова вернуться к той прогулке по Пасео-де-ла-Реформа. Родриго сказал тогда, что хочет быть продолжением своего отца; но он добавил: «Вот Роблес знал, чего хочет, Роблес завоевал себе место в мексиканской жизни». Федерико Роблес в его глазах был живым воплощением, настоящим преемником Гервасио Полы.