Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— А кто виноват?

— Мексиканские мужчины, bien sûr [114]. Как сказано у этой монашенки? «Глупые мужчины…» и так далее. Это они хотят, чтобы женщины были либо святошами, либо шлюхами — на большее у них не хватает воображения. А еще?.. Сказать тебе? Ecoute [115], меня не остановишь, когда я ругаю Мексику. Еще нувориши, которые не знают, что делать со своими деньгами, у которых есть только нечто вроде панциря, как у насекомых, но нет всех тех условий… как это говорится?.. становления, которые в Европе даже буржуазии придали известный блеск. Конечно, в Европе буржуазия действительно класс; это Кольбер, это Ротшильды, но это и Декарт, и Монтень; более того, сам этот класс порождает Нерваля и Бодлера, которые его отвергают. А здесь, дорогой мой, принадлежность к буржуазии — нечто вроде подарочка, который почему-то достался кое-кому, on ne saurait pas se débrouiller [116]… У нашей буржуазии нет… как бы сказать?.. стержня, это каста без традиций, без вкуса, без таланта. Посмотри на дома наших буржуа и, sale marmite [117], на их мебель, они лишь грубое подобие буржуазии, они toujours les singes [118]… мексиканские макаки, обезьянничают с настоящей буржуазии.

Наташа хохотнула и осушила свой бокал:

— А интеллектуалы! Cher, cher [119], они имеют такое же отношение к интеллекту, как слюна к почте, — помогают, tu sais [120], приклеить марку. Им нужен престиж и почет, дорогой, et ça suffit [121], им не нужно ни идей, ни творчества, ни страсти, которая подвигает на него; они хотят только быть на витрине; разговор их убог, если не напыщен, а внешность безобразна, безобразна, знаешь ли, в самом дурном смысле, без отпечатка индивидуальности или величия, безобразна, как дурной запах изо рта или гноящиеся глаза. Ну… продолжать? Чего стоят хотя бы журналисты — одной рукой крестятся перед святой девой Гуадалупской, а другой берут взятки, черт подери! Человек средних умственных способностей имеет право читать в газетах не одну кинорекламу. Эта страна дальше от мира, чем… чем Юпитер! У всех в запасе набор готовых идей, позволяющих чувствовать себя разумными и достойными уважения людьми, добрыми мексиканцами, добрыми отцами семейств, добрыми националистами, добрыми мачо, ça pue, mon vieux [122]. Но какое убожество! А жалкие мексиканские священники и жаль-чай-ший мексиканский католицизм? Какое шарлатанство! Ведь это не шутка, дорогой, ведь быть настоящим христианином — или, если хочешь, настоящим буддистом — это огромная… как бы сказать?.. жгучая проблема, tu sais [123]. Il faut avoir… [124]железный характер. Ведь дело не в том, чтобы посылать девочек в монашеский пансион, где их будут учить стыдливости и мелочным правилам благонравия, не в том, чтобы запрещать детям критиковать за столом папу, не в том, чтобы плакать от умиления над открыткой с изображением Ватикана и даже не в том, чтобы подавать милостыню или бить себя в грудь для успокоения совести. Быть христианином это все равно что агонизировать tous les jours [125]— понимаешь? — и каждый день воскресать и чувствовать себя одновременно величайшим дерьмом и самым благословенным существом, всерьез каяться и быть по-настоящему смиренным! Жаль, что католическая обрядность больше впечатляет, чем католическая догматика.

— Почему же ты живешь в Мехико? — спросил Родриго. Ему хотелось посмеиваться и подмигивать, молчаливо солидаризируясь с Наташей, но он чувствовал себя по-настоящему оскорбленным фразами, которые слетали с ее увлажненных оранжевой пеною губ.

— Почему мы живем, chéri [126]? Почему мы живем в этом у-жас-ном городе, где чувствуешь себя больным, где нечем дышать, где должны были бы обитать только орлы и змеи? Почему? Одни потому, что они выскочки и авантюристы, а в этой стране в последние тридцать лет предпочтение отдается именно выскочкам и авантюристам. Другие потому, что вульгарность, глупость и лицемерие… comment dire?.. [127]все-таки лучше, чем бомбы и концентрационные лагеря. А третьи… третьи, и я в том числе, потому, что, наряду с отвратительной, расфуфыренной вежливостью таких людей, как ты, есть невыразимая вежливость служанки или мальчика, продающего эти самые emmerdeurs [128]газеты; потому что наряду с гнойником, в котором мы живем, существуют люди, ça va sans dire [129], невероятно дезориентированные, но сердечные и бесхитростные, которым по доброте душевной даже не приходит в голову, что их эксплуатируют и топчут ногами comme la puce [130]; потому что под этой коростой, покрытой дешевой американизированной позолотой, есть живая плоть, самая живая в мире, самая подлинная в своей любви и ненависти, в своих горестях и радостях. Вот и все. C’est pour ça, mon vieux [131]. Потому что с этими людьми обретаешь душевный покой… И именно там, в этой среде, которой мы пренебрегаем, сосредоточено не худшее из худшего, а нечто лучшее, чем то, что вы считаете наилучшим, ça va [132]?