Карлос Фуэнтес - Край безоблачной ясности

— Послушайте, сеньор, вот уже дважды вы раскрываете рот, и оба раза некстати. Разве вы меня знаете? С чего это вы присвоили себе право на такие фамильярности?

— Нас как-то познакомила Норма у Бобо… — неуверенно сказал Родриго, чувствуя себя донельзя смешным в своей позе йога.

— А, мой милый, так ты тот самый дурак!

Родриго попытался немедленно взять реванш над неприятным чувством погибшей репутации.

— Vous n’êtes si superbe ou si riche en beauté qu’il faille dédaigner un bon coeur qui vous aime [105].

Он понял, что его смущенный взгляд плохо согласуется с декламаторскими жестами: Пьеро едва подавил истерический смех, который нелепым образом заразил Кукис и Хуниора. Все трое встали и, отойдя, сели в темном углу гостиной.

меня тоже гнетет глубокая грусть

Как пучеглазая рыба, всплывшая из глубины аквариума, из этого темного угла, который она уступила троице Кукис-Хуниор-Пьеро, появилась Наташа. В ее глазах, оттененных темными кругами, сквозило тоскливое желание уже не столько вернуть былое, сколько излить накопленную мудрость на новых людей. Два облика — блистательный (внешний) и покойницкий (скрытый) — времен Куэрнаваки превратились в один: известковая личина теперь возобладала над лицом и овладевала всем телом. Родриго почувствовал на своей щеке шероховатый грим и, обернувшись, увидел оранжевые, двух оттенков губы.

— Можно, я приведу одну цитату? Нет, ничего не говори; я знаю, что здесь это… как бы сказать?.. не очень демократично, правда? Но не важно; слушай, есть наглецы и есть фаты… Некто сказал, что наглец — это неумеренный фат. Фат утомляет, надоедает, досаждает и сердит; наглец сердит, раздражает, оскорбляет; один начинается там, где finit [106]другой.

Родриго меланхолично посмотрел на тюрбан из перьев цапли и высокий бархатный воротник Наташи; ее исхудалое лицо отливало целым спектром цветов от зеленого до розового, как извечная, первозданная луна.

— И кем же вы считаете меня, сеньора?

Наташа закатила глаза и округлила губы:

— О! Вы! Вы! Только мексиканцу может прийти в голову говорить «вы» незнакомой женщине, которая подходит сказать ему блестящую фразу Лабрюйера. Вы! Вечно эта вежливость! Кто ты, любовь моя? Посмотри вокруг. Мусорный ящик говорит салатнице: я тоже эклектик.

Наташа поднесла папиросу к груди Родриго, приняв выжидательную позу, — это была ее излюбленная манера просить огня. Родриго не понял, пока Наташа нетерпеливым движением не пояснила, чего она хочет, и только тогда он неуклюже пошарил в карманах и достал коробку «Класикос». Наташа не изменила позы:

— Весь вопрос в крыльях, дорогой. С крыльями — бабочка. Без крыльев — гусеница. Voilà! [107]Предложи мне drink [108].

Родриго церемонно подал Наташе руку; она со скрипом поднялась с пуфа.

— On n’est pas ce qu’on était [109],— вздохнула она, щуря от дыма свои зеленоватые, невыносимо сумрачные глаза. Они направились к бару; Шарлотта погасила почти все огни и Кукис целовала Хуниора, Пьеро комментировал применяемую ею технику лобзаний, Лалли гладила бедро Soapy Эйнсворт, а Бобо, наблюдая за ними, рассуждал о преимуществах двусмысленности. Жюльетта, словно присутствуя при ритуале, до того привычном, что он казался ей фатальной неизбежностью и уже не трогал ее, слушала словоизвержения Делькинто. Наташа чокнулась с Родриго:

— Cheers! [110]

С каждым глотком лицо ее становилось все бледнее.

— Знаешь, дорогой, отрасти себе крылья. Они не вырастают у тебя, потому что… тебе Их то и дело подрезают, или, может быть, ты сам даешь их подрезать. Am I right? [111]

Она с острым удовольствием, которое доставлял ей алкоголь вместе с неожиданным обществом молодого человека, потягивала через соломинку свой «манхаттен». Родриго кивнул. Ему не хотелось прерывать ее. Он уже начинал как бы растворяться в обычной для таких вечеров атмосфере; ноги у него немели, а в голове шумело от возбуждения; и Наташа на банкетке бара почему-то напоминала ему перевернутую сцену из «Голубого ангела». Она начала тихо напевать глуховатым голосом:

Она была Эмилем Яннингсом в женском образе, а он смущенной Марлен; подумав это, он засучил одну штанину; Наташа поднесла руки к глазам, и ее пение:

замирая, перешло в смех. Родриго взял ее руку и поцеловал; она провела запястьем по его холодному затылку. Они спросили еще по бокалу.

— А знаешь, ты очень милый и нежный. Можешь ничего не говорить, дорогой, я знаю: тебе очень трудно. Все мексиканские женщины нашего круга либо ханжи, либо дешевые проститутки. Они хотят пристроиться или поблудить, им не нужны… как бы это сказать?.. человеческие отношения. Il faut savoir nener les choses [113], понимаешь?