Владимир Кормер - Наследство

— Ты о чем?

— Да вот о том, что этот тип, Гри-Гри, — почему-то презрительно обозвал его Мелик, — сразу растаял. Беллармин, Беллармин… Черт знает что такое! Ну скажи честно, разве то, о чем спрашивали мы, не заслуживало большего внимания?

— Вообще-то он отвечал достаточно серьезно, — возразил Вирхов, пытаясь наружно сохранить объективность, тогда как на самом деле ему понравилось, что Мелик так ловко наименовал того. Он вспомнил, что Таня поехала домой с этим непонятным человеком, и внезапно вспыхнувший в том интерес к ней и ее знаниям стал казаться ему достаточно странен. — Но это, конечно, привлекает в хорошенькой женщине, — сказал он.

— Ну нет, — Мелик покачал головой. — Этого мне не хотелось бы думать. Иначе в данном случае все рушится. Хо тя и так-то все довольно глупо… В сущности, должно было быть по-другому. А получилась одна болтовня, и ни слова о деле. Что за безобразие! «Социализм, у нас тоже есть теневые стороны»!

— Да, они все социалисты… Это ведь не в первый раз такие споры с иностранцами… Скажи, а он точно?..

Мелик резко остановился и взглянул на него:

— А почему ты спросил?

— Как-то не похоже. Все эти речи, социализм, смерть Бога, Таня… Это что-то странное. Я, по совести сказать, представлял их себе не такими.

— Нет, это точно. Это он, думаю, специально. Они, знаешь ведь, ловят, присматриваются. У них своя политика, своя стратегия… А тебе показалось, что он говорил о смерти Бога не в символическом смысле?

— Мне? Я даже не знаю. Я так и не понял.

— Да… — протянул Мелик. — Кто знает, конечно…

— А откуда он вообще там взялся?

— Понимаешь, его привела к отцу одна знакомая… из наших. Я ее хорошо знаю тоже. — Он помялся, говорить или не говорить, как ее зовут, потом все же решил, что не сказать неудобно, Вирхов может обидеться. — Да… такая Мария Александровна. Не встречал никогда? Она двоюродная сестра одного покойного теперь уже епископа. Дама вполне достойная. Вообще близка к Патриархии. Там, конечно, дело не вполне чисто, — он не сдержал усмешки. — Может, она ему и не сестра была… Ну да это неважно. Важно, что в Патриархии ее знают и она пользуется влиянием. Насколько это возможно у нас. Разумеется, церковной политики она не делает. Но она получила кое-что от брата. Квартира, дача. Кормит хорошо. Надо будет тебя как-нибудь к ней свозить. Обстановка любопытная… какие-то племянники, пожилые девушки. Ну и вообще масса народу. М-да… Так вот, она и привела его. Нет, нет, она, конечно, вне подозрений, — замотал он головой, видя, что Вирхов сделал какой-то жест. — Тут, скорее, дело в другом, может быть, — сказал он, смущенно потерев лоб рукой. — Дело в том, что она, если уж говорить совсем честно, дура набитая, каких мало. Идиотка стопроцентная, хоть и добрый человек, — поспешно прибавил он. — Так что могла и не разобрать, кто он. Вот как… Но ведь, с другой-то стороны, мы этого проверить никак не можем!

Начался квартал летних дач, наглухо заколоченных, с окнами, закрытыми на зиму ставнями. Лишь впереди, где-то там, где проулок пересекала дорога, виднелся слабый фонарь да редко-редко из глубины участка пробивался тусклый огонек. Они миновали фонарь, отовсюду подступила чернота, и пасмурное небо без звезд гляделось светлее меж расступившихся наверху ветвей. Дорогу освещал не стаявший еще снег у заборов и ледяная корка в колеях. Мрак подступал волнами, все мерцало и двоилось, дорога уходила куда-то в сторону, и Вирхов с Меликом вдруг оказывались по щиколотку в осевшем снегу. Дачи слева кончились, там чуть бледнел осинничек.

— Черт возьми! — закричал вдруг ни с того ни с сего Мелик. — Весь ужас нашего положения в том, что мы ничего ровным счетом не можем проверить!

Провалившись еще раз, тяжело дыша, он схватился за сырые доски пошатнувшегося забора.

— Да, конечно, проверить трудно. — Вирхов понял, что мысль об иностранце не оставляла его.

— Трудно, — повторил Мелик, но не успокоился. — Невозможно! Вот ведь в чем штука. Причем, посмотри, невозможно уже не в трансцендентном каком-нибудь мире, где действительно все концы в воду и вроде бы все — остается одна вера… А невозможно именно здесь, у нас, «во времени и пространстве», — передразнил он Григория Григорьевича. — Здесь, на земле, по которой мы ходим и которую можем пощупать, мы ничего не знаем и ничего не можем узнать! Вот что хуже всего.

— Это и есть, наверное, то, что называется взаимопроникновением трансцендентного и нашего миров, — неуверенно сказал Вирхов.