Владимир Кормер - Наследство

Вирхов терялся, что ему сказать на все это.

— А вы слышали, — наконец нашелся он, — что у Мелика теперь объявился странствующий монах?

— Нет, а кто вам сказал? — быстро спросила она. Вирхов смутился, потому что сказала ему об этом Ольга.

— Ольга, — все-таки признался он. — Но ей сказал не сам Мелик, а кто-то еще. Чертовщина какая-то, — добавил Вир хов. — То отец объявился, то странствующий монах… Главное, я никак эти дни не могу поймать Мелика. Он где-то бегает непрерывно. Вот только вчера позвонил по телефону, сказал про наших евреев, но я не успел его ни о чем спросить.

— Подождите, подождите, — прервала она. — А может быть, это и есть его отец?!..Господи, конечно же это так! Господи, какое счастье! Конечно, как же могло быть иначе! Откуда же иначе в Медике была эта тяга вверх. Это же должно быть заложено. Да, это было в нем заложено с самого детства. Всегда было непонятно, откуда это… И вот теперь… Как я нехорошо о нем говорила! Какая удивительная судьба! Нет, я не то говорю…

Она сложила руки на груди, шепча молитвы, глядя в пространство окрыленным, светлым взором.

— А может быть, это… Нет, невозможно… Я подумала, что, может быть, это другой человек, но это невозможно. Его нет в живых. И потом, если б он появился, то не пришел бы к Мелику раньше, чем ко мне. Нет, нет, невозможно.

— Вы все упоминаете его, — сказал Вирхов. — Кто это?

— Я вам потом расскажу. Обязательно. Это был святой человек… Человек, который в полном смысле этого слова мог творить чудеса. Был наделен провидческим даром. Я как-нибудь расскажу вам о нем. Я не рассказывала об этом никогда, никому. В том числе и своему бывшему мужу. Я пробовала ему рассказать, но для него это был лишний повод поупражняться в остроумии. Я расскажу вам первому. Я чувствую, что вам важно.

Вирхов благодарно погладил ей руку опять. Затем потянул к себе, Таня поднялась и неловко села к нему на колени. Некоторое время они сидели так. Он обнимал ее за талию и целовал обнаженную руку возле локтя. Она нежно прижала его голову к груди, попыталась встать, но он не отпустил ее. Дрожащей рукой он налил им еще, бутылка была уже наполовину пуста. Он выпил — «как Рембрандт с Саскией на коленях», — пошутил он. Она отвела глаза.

— Скажите, Таня, — спросил он, чтоб снять напряжение и не слишком пугать ее. — А тот субъект, помните, сумасшедший, к вам больше не наведывался?

Она отмахнулась:

— Несчастный старик, что вы к нему пристали. Он просто влюбился в Наташу там, в больнице, вот и пришел. Я просила Мелика устроить его где-нибудь, но ему сейчас, конечно, не до этого. Когда он мне звонил, я спрашивала его, но он был так пьян, что ничего не мог разобрать. Он почему-то понял, что нужно устроить на работу Наташиного сына, Сергея Деторослева, и требовал у меня его телефон. Он, кажется, подыскал ему что-то. Бедный Сергей опять сидит без работы. В том, что с Наташей это случилось, он очень виноват.

Вирхов опять начал целовать ей руки, стараясь теперь от влечь от мрачных мыслей. Сидеть на маленькой кухонной табуретке было, однако, неудобно.

— Пойдемте в комнату, — сказала Таня, кладя Вирхову руку на плечо. — Я уберу здесь потом. А это можно взять с собой.

Они снова очутились в ее комнатке, заставленной ветхой мебелью в чистых холщовых чехлах. Но Вирхов сел уже не на ту свою кушеточку, где сидел предыдущие разы, а рядом с Таней. Совсем осмелев, он обнимал ее и целовал, добираясь до губ. Она уклонялась, закрывая ему рот рукой. Он сполз на пол и стал целовать ей колени. Она тоже села рядом с ним на пол, не давая распахнуть халат совсем и цепляясь за холщовое покрывало, когда он начал опрокидывать ее.

— Господи, помоги мне! — закричала она.

Этот крик заставил Вирхова отступить. Ничего не получилось, но некая невидимая грань была все равно пройдена, и Вирхов торжествовал.

Они снова сидели на кухоньке и допивали самогон.

— Не обижайтесь, — никчемно попросил Вирхов.

— Господи, уж не на вы хотя бы! — воскликнула она.

— Не обижайся, — сказал он.

— Как я могу на тебя обидеться! Самое большее — могу погоревать вместе с тобой. Нет, нет, я не то говорю… Ты — как всё, что потом у Иова! Потому что истое и по-детски реальное чудо — это «сторицей» мне после настоящего полного конца!

— Иова? — переспросил он, как обычно не улавливая хода ее мыслей.

— Тебе кажется, что это не относится никак? Нет, относится! Ты не язычник и мытарь, и у тебя может быть что угодно, любая усталость, срыв — только не это, внешнее, как у них. И предать ты меня не предашь… Хочешь помочь мне? Я подумаю, в чем и как. Как нам помочь друг другу? — Только «быть», истинно быть, а значит, не в грехе.