Владимир Кормер - Наследство

— Но я был связан и другой работой! — возмутился Проровнер. — Я опасался, что полиция, начав расследование, может обнаружить что-нибудь компрометирующее меня в этом плане. Заинтересуется мной, начнет копаться в моем прошлом…

— Предположим… А Муравьев знал что-нибудь об этом?

— Безусловно, нет!

— Знал ли он что-нибудь о деятельности вашей организации?

— Н-нет, не очень много во всяком случае.

— Интересно, интересно, — покачал головой латыш. Увлеченный своей идеей, он второй раз за все эти дни (после того как подымал упавшего в обморок Проровнера) встал с места и принялся ходить по комнате.

— Значит, политический мотив отпадает? — уточнил он. — Отпадает. А что остается? — Латыш остановился у окна. — Вы как юрист должны были бы знать, что наш суд всегда руководствуется принципом quod pvodact. Кому выгодно? Вот что мы должны выяснить в первую очередь! Посмотрим на дело с этой точки зрения…

Он снова уселся, крепкий, прямой, в упор глядя на подследственного.

— Вы говорите, что убийство было немотивированным. Но ведь убили-то кого? Убили-то миллионера! Мил-ли-о-не-ра! Сколько у него было миллионов, а? Характеризуя его во вчерашних показаниях, вы говорили… — Он прочел: — «Миллионер и бывший кадет, историк Муравьев». Заметьте, «бывший кадет», но не «бывший миллионер»! Я понимаю, в революцию он, конечно, много потерял, но ведь не все? Кое-что у него, конечно, осталось. Этот вопрос вы с вашими в N, что же, так ни разу и не обсуждали? Обсуждали. Так что же вы тут мне голову морочите? Здесь имело место убийство с целью ограбления, и ничего больше! Убил член организации, которую вы возглавляли. Это ясно. А как вы устроили это технически, вы нам сейчас расскажете.

Сверх всякой меры огорченный этой новой бессмысленной затяжкой дела, Проровнер сумрачно заявил, что ничего нового прибавить к сказанному он не может: убийство было ненужным, глупым, кто бы ни был, Ашмарин или неизвестный маньяк со стороны, рационального мотива тут не было, но, к сожалению, так оно зачастую и бывает в жизни.

— Так оно и бывает в жизни?! — закричал латыш. — Бросьте эти мелкобуржуазные штучки! Это вам не поможет!

Допросы по «делу Муравьева» продолжались еще неделю, а то и больше; Проровнер потерял счет дням. Он упорно стоял на своем, латыш мало-помалу начинал злиться. На одном из допросов Проровнер признался, что его немного мучит совесть, что некоторыми своими неосторожными замечаниями насчет Муравьева он возбуждал, а не утихомиривал страсти, бушевавшие в организации. Латыш принял это с удовольствием. В другой раз Проровнер выдвинул версию, что мотивом убийства могла явиться ревность Аш-марина к Муравьеву из-за Катерины. Латыш презрительно отверг эту версию, сказав, что из ревности убивали в состоянии аффекта, из ревности можно было убить, пока Катерина была на месте и была с Муравьевым; поскольку же к моменту убийства она бросила Муравьева и вообще уехала, предположение об аффекте весьма сомнительно. В третий раз Проровнер сказал, что по приезде сюда, в Союз, он, едва вышел из гостиницы, встретил одного человека, которого сразу не признал, и только теперь понял, что это был отец Иван Кузнецов.

— Вот это уже лучше, — сказал латыш. — Давно бы так! Что же вы ему передали? Инструкции? Или, может быть, деньги? Ценности?!

К концу недели латыш впервые устроил ночной допрос, за ним еще один. Проровнер держался. Вдруг допросы прекратились. Его не вызывали день, второй, третий… О нем, казалось, забыли. Прошел месяц.

Затем его вызвали снова. За столом, на месте латыша, в его позе, сидел прежний молодой человек с кудрями, окаймлявшими раннюю лысину. Больше в комнате никого не было. Проровнер только теперь смог как следует разгля деть молодого человека: у того был череп неправильной треугольной формы, острым углом вверх, но кудри по бокам сейчас еще прикрывали эту неправильность, которая должна была сильно проявиться в будущем.

Молодой человек из-за стола взглянул ему в глаза, и Проровнер понял, что это все. Молодой человек поднялся, обошел стол, приблизился вплотную к Проровнеру и, схватив его за лицо рукой, закричал почему-то не в ухо, а в вытаращенный проровнеровский глаз:

— Куда ты девал деньги, говори, сука!

Проровнер медленно начал сползать на пол, чтобы стать пред ним на колени.

Допросы продолжались еще месяц. Теперь их постоянно вел молодой человек с треугольной головой. Протоколы он вел сам. После трехдневного перерыва в допросах за Про-ровнером пришли опять, но повели его не на пятый этаж, а ниже. Здесь, в комнате, как две капли воды похожей на ту, где его допрашивали, Проровнер предстал перед «тройкой». В обвинительном заключении ему вменялось пособничество британской и германской разведке. «Дело Муравьева» не упоминалось. Ни латыш, ни молодой человек на заседании не присутствовали.