Анна Матвеева - Есть! [litres]

В злые трезвые периоды мамка пыталась разобраться, за каким, извиняйте, лядом Фарогат таскает за собой Катьку? От громового мамкиного крика «Фая!» развешанное на уличных турниках бельё раскачивалось, как шторы в ветреный день. Фарогат отзывалась и на Фаю, и на Фаню, и на Фиру: что бы ни предлагали ей большие русские тётки, всё с достоинством принималось.

«Фарогат» значит «спокойствие».

– Зачем кричишь, Ираида? – Фарогат шла между белых пододеяльников, как по облакам, восхищалась Катька.

– Девка где?

Катька уже бежала к матери, обнимала её широкую и твёрдую, как колонна в доме культуры, ногу – и тут же получала по носу ладонью. Или по губам. Мамке надо было успокоиться, вот она и успокаивалась, настучав Катьке.

Фарогат щёлкала языком:

– Зачем бьёшь, Ираида?

Но мамка уже тащила Катьку в дом, где был вечный праздник, который всегда с тобой, – даже сейчас взрослая Екатерина Игоревна Парусова не может отделаться от памяти этого праздника. Отец вдруг грозил ей нехорошо пальцем, а потом так же точно нехорошо чмокал её ручку. Мать валялась на полу как медвежья шкура – стеклянные глаза, раскинутые лапы. Спасение было одно – Фарогат. Она поила девочку крепким, как марганцовка, чаем и совала книжку про Ходжу Насреддина. Она пела незнакомые, но ласковые песни, и учила Катьку новым вещам – арифметике, чтению, даже русскому языку. Почерк у Фарогат был стройным, буквы получались одинаковыми, как блинчики из школьной столовой, где они тоже прибирались и где девчонок бесплатно кормили. Странно, что дочку Фарогат – Лолу – Ека помнила смутно, хотя они и по возрасту, и по ситуации должны были стать подругами. Но нет, спустя годы от Лолы в памяти остались только чёрные косички, зато портрет Фарогат она могла бы написать по памяти. Катька всегда хорошо рисовала.

Отца у Лолы не было. «Прочерк Иванович», – смеялась Фарогат.

– Мамку в школе назвали «неработь», – сказала ей однажды Катька. – Что такое «неработь», Фарогат?

– Когда не работают, – уклончиво ответила соседка. – Зачем такое спрашивать, Катя? Мамку надо любить, хоть какую.

Катька хмурила светлые брови, шевелила губами, усваивала новости. Когда подоспела пора идти в школу – ту самую, где они с узбечками скоблили и мыли ступеньки, – папка по пьянке так забил мамку, что ему пришлось сесть в тюрьму, а мамке – лечь в больницу. Пока они сидели и лежали, Катьку собирали в школу бабушка Клава, страдавшая от того, что по этой причине пришлось оставить в деревне хозяйство, и Фарогат, подарившая в честь 1 сентября расшитую бисером сказочную тюбетейку.

Первая учительница, толстая, как шкаф, Нина Витальевна, с жалостью смотрела на маленькую белобрысую Катьку: о том, что у неё папка в тюрьме, а мамка – неработь, знала вся школа.

– Я тута жить не смогу, Фая, – плакала вечером бабушка Клава, – вот рази только в деревню взять. Там у нас и школа, и по хозяйству она поможет. Пока выпустят обоих, сколько времени пройдёт?

Фарогат хмурилась: что у неё спрашивать? Будто она – суд.

– Я ведь тоже не могу её вечно у себя держать, – сказала наконец соседка. – У меня знакомый есть – Рустам, культурный человек, диссертацию пишет. Мы, может, скоро поженимся, Клавдия Ивановна. У меня своя жизнь, свой ребёнок.

– Да я понимаю, – бабушка махнула изрезанной морщинами ладонью, будто отогнала муху.

Катька сидела на подоконнике, прилепив нос к стеклу, и смотрела во двор, на любопытные мордочки анютиных глазок. Рядом с клумбой, поздно вечером, она выкопает ямку и похоронит там своё единственное сокровище – бисерную тюбетейку, смотреть на которую было теперь слишком больно.

Вскоре бабушка Клава увезла её к себе в деревню, а Фарогат переехала – может, и правда вышла замуж за своего Рустама. Катька не виделась с ней долгие годы – уже и мать вернулась, и отец, опять начались пьянки-гулянки, а Катька, доучившись в сельской школе отличницей, вернулась в город и лихо, с полпинка, поступила в университет. Эти деревенские девочки прищемят в дверях любых городских фифочек: пусть они и ставят ударения не там, где надо, всему можно научиться. Тем более Катька била знания влёт.

На первом курсе она допоздна готовилась к экзаменам, и однажды вышла из библиотеки, когда уже стемнело. Вместе с нею вышла худенькая уборщица, пожилая, в дешёвом, как у самой Кати, пальтишке с воротничком из «стеклянного» меха.

Катя не подала виду, что сразу же узнала Фарогат. Просто спрятала лицо в воротничок и зашагала к автобусной остановке, повторяя в памяти имена античных богов и героев.