Анна Матвеева - Есть! [litres]

Сначала Шушунна записывала гребенщиковские песни на прямоугольные кассеты TDK с двумя дырочками – эти дырочки смотрели на неё, вращаясь, как два инопланетных глаза. Потом Авшалум – единственный почти что близкий человек в большой семье – привез из Москвы виниловую пластинку «Равноденствие». Это было громадное событие – примерно такое же, как окончание школы и развал СССР. В памяти Шушунны Амирамовой и всех её ровесников юность оказалась навеки соединена с большой переменой: не школьной, а жизненной. На детей в стране тогда ни у кого не хватало времени – одни пытались удержаться на плаву, другие воевали, третьи поспешно тырили народные богатства, четвёртые впрыгивали в последний вагон разогнавшегося поезда. Большая семья Амирамовых готовилась к перелёту всем журавлиным клином в другую, но тоже восточную страну.

– Денег-то хватит, даже если ещё одну семью захотим вывезти, – грустно хвасталась Шушунна на выпускном вечере. Они с Ириной Ивановной сидели вдвоём в пустом кабинете физики. Из актового зала неслись громкие барабанные выстрелы и многоногий топот. Эта музыка ничем не напоминала «Аквариум».

– А я бы на твоём месте радовалась! – сказала Ирина Ивановна. – Увидишь новую страну, начнёшь совсем другую жизнь.

Шушунна смотрела на Ирину Ивановну как в чужую тетрадь, где написано правильное решение задачи. Смотрела-смотрела – и вдруг поняла, что учительница на самом деле не так уж молода, как им всем всегда казалось. На лбу – пять тонких морщин. Глаза – усталые и серые, словно мокрый пепел. И рука, которой Ирина Ивановна теребит бусики, лежащие на платье, словно камушки на еврейской могиле, совсем не похожа на руку молодой женщины.

– Я вот уже никогда, наверное, не смогу отсюда уехать, – продолжала Ирина Ивановна, оставив наконец в покое несчастные бусики. – Я ведь в Махачкалу из Питера уехала по принципу «лишь бы прочь, а куда – всё равно», и больше не хочу так.

– У вас там, в Питере, была несчастная любовь? – обмирая, спросила Шушунна. Любовь – да ещё в Ленинграде! – казалась ей абсолютным оправданием жизни. Пусть и трижды несчастная.

Учительница склонила голову набок. Конечно была, зачем об этом спрашивать?

– Здесь, в Дагестане, я почти вылечилась – мне воздух помог, и все вы. И ты, Шушунна, конечно, ты всегда была моей любимой ученицей! Если я уеду из Махачкалы, вся питерская боль вернётся – она ждёт меня там, она никуда не делась. А здесь ей до меня не добраться. Пойдем, Шушунна, – спохватилась наконец Ирина Ивановна, – потеряют нас.

Шушунна неохотно вышла из класса. Выпускной бал гремел и даже и не думал заканчиваться. Живая роза, приколотая к платью, поникла и растеряла половину лепестков. «Как Ирина Ивановна», – подумала Шушунна.

Дома все только и делали, что собирались в дальний путь и занудно обсуждали, что брать с собой, а что (и кого) не брать. Например, старые бабушки – четыре с материнской стороны и шесть с отцовской – ехать категорически отказались, и Шушунниным отцу с мамой приходилось уговаривать их вместе и порознь. «Легче брёвна катать!» – в сердцах говорила мать. Шушунна бабушек понимала – ей самой ужасно не хотелось в Израиль, – и, если бы её спросили, выбрала бы Ленинград. Поступила бы в педагогический, ходила бы на концерты Идола. Что ещё надо человеку? Но человека Шушунну никто не спрашивал. Она промаялась всё лето, присматривая за младшими сёстрами… Накануне первого сентября, за месяц до уже назначенного отъезда, Шушунна гуляла с подружками в парке и встретила Ирину Ивановну. Та тоже была не одна – с мужчиной. Шушунна поздоровалась с учительницей, потом перевела взгляд на её спутника. И задохнулась – как рыба, выпавшая из аквариума, начала хватать ртом бесполезный невкусный воздух.

Спутник Ирины Ивановны оказался похожим на Гребенщикова Б.Б., будто младший и любимый брат. И говорил так же, быстро-ласково, по-питерски. Шушунна помнила голос БГ по «Музыкальному рингу», и в записи квартирника он говорил: «…это песня о любви. Не о любви между мальчиком и девочкой, а про более… глобальные вещи».

Вот у них с Ириной Ивановной, сразу видно, были эти «глобальные вещи»: мужчина равнодушно посмотрел на Шушунну и вновь впился – руками, глазами, только что не зубами – в ненаглядную свою спутницу. Шушунна могла быть с ними рядом, а могла перенестись в другой район города – никто бы этого не заметил. Ирина Ивановна теребила на шее всё те же бусы – вот бы они порвались, разозлилась вдруг Шушунна.