Змея, не раздувайся и не готовься к броску — все равно мы высушим твою холодную кровь до последней капли!
Змея, сиди в своем логове!
Сиди и не вылезай, исчадие адово!
Танки мрачно стояли на берегу, мрачными стволами оглядывая реку. Мрачность, висевшая в воздухе, проникала в их металл. Из какой эры, из каких доисторических времен выползли эти животные, бессмысленно застывшие на берегу реки? Что могут сделать их механические сердца, в которых таится сила тысяч лошадей?..
Маленький мотор тарахтел на мосту — пожарный насос выкачивал из-под моста остатки воды. Мальчик стоял на камнях, почти уже сухих, капкан все держал его руку. Насос пыхтел, хрипел, давился, но тарахтенье мотора не позволяло шлангам оставаться без дела. Внизу уже показывалась тина, в ней прыгала рыба, задыхаясь на воздухе.
Пустоты и пазы в каменных сводах клокотали, вода вытекала из них со свистом и храпом. Вода, что застоялась в пазах и в лабиринтах каменных блоков и поясов, никогда не видела солнца; сейчас она выливалась на волю и тут же уходила в мутную жижу.
Опоры, выступая из воды, обнажали зазеленевшие бока.
Принесли одежду мальчика. Мать надевала на него штанишки и обнимала его, чтобы согреть, и говорила ему что-то тихо и очень спокойно; но спокойные ее слова звучали горько — ведь мать знала то, чего мальчик не знал, и все смотрела на небо. И другие смотрели на небо, только не в сторону гор, а туда, где было светло, и чего-то ждали.
Тяжкое предчувствие свивало гнездо под сердцем у каждого и томило, томило, а говор толпы делался все тише и тише.
И вот наконец послышалось жужжание вертолета. Он пролетел низко над вербами, повис над мостом, качнулся и стал спускаться. Толпа раздалась, и еще прежде, чем винт замер, из железной кабины выпрыгнули три человека. Впереди шел военный врач в белом халате, из-под которого выглядывали сапоги. Ассистенты несли чемоданчики и легкие носилки.
Винт перестал свистеть, наступила тишина, в толпе раздался вопль.
— Эй, молодец! — крикнул генерал. — Держись, сейчас будем кататься на вертолете!
Почему генерал отворачивается от «молодца»?
Мальчик смотрел на врача, на людей с носилками, на генерала и слышал, как хрипят опоры моста и как воздух входит в последние пазы и лабиринты большого каменного гнезда.
А вопль в толпе нарастал — это плакала мать.
И вдруг над мостом пронесся чей-то крик:
— Руку отрежут! Не давай! Не дава-а-ай!
Кричал мальчик, который остановил поезд. Он бежал по мосту, по живому коридору, и кричал изо всех сил:
— Не дава-а-ай!
Его схватили, заткнули ему рот. Он брыкался, рвался из рук, но людей было много, и много пар рук крепко его держали.
Люди стали отворачиваться от реки, чтобы не смотреть на работу хирурга.
Река заволновалась за плотиной, словно хотела заглянуть за ее гребень, и дрожь прошла по ее телу, когда она откинулась назад в свое логово. Рыбы высоко подпрыгивали, хватая ртом воздух, доставали до ног мальчика и шлепались обратно на камни или в тину.
Не служить мальчику у генерала!
Одноруких не берут в солдаты.
— А! — вскрикнул мальчик.
Ему было очень страшно, и вдруг он почувствовал какую-то легкость, словно стал пустым, как раковинка улитки. Это ощущение появилось от пота, покрывшего вдруг все тело. Легкий и весь обмякший, ребенок опустился на мокрые камни, а врач и ассистенты уже открывали чемоданчики, стоявшие на носилках.
Опоры моста перестали хрипеть.
В одно мгновение мир опустел, точно скованный холодом.
И в этом холоде, в этой ледяной тишине пронесся какой-то звук. Он был похож на треск льда на реке зимой. Лед, набухая, трескается, и тогда звук бежит вдоль реки вместе с тонкой, прозрачной дорожкой трещины. Мост во второй раз передвинул каменные глыбы и железобетонные пояса своих опор. Те, кто стоял на мосту, почувствовали, как он дрогнул у них под ногами.
— Что это? — закричали люди.
— Мост! Мост!
Мальчик держал обе руки на коленях, еще не в состоянии понять, что обе его руки свободны, что он вырвался из каменного капкана. Первое, что он почувствовал, было прикосновение рук генерала. Тот подбросил его и стал целовать, а вся толпа, избавленная от напряжения, закричала разом, и тут поднялся такой гам, что можно было оглохнуть.
— Воздух вошел в опоры! — кричали люди.
Возможно, новый сдвиг произошел оттого, что в глубокие темные лабиринты опор вошел воздух.
Люди понесли мальчика, передавая его из объятий в объятия, и мальчик переходил с рук на руки растерянный, ошеломленный этим ликующим народом, этой веселой, смеющейся каруселью, кружившейся у него перед глазами… И мать целовала его щеки, глаза, шею, целовала руки, обе руки, но особенно ту, что была под водой, эту маленькую детскую руку, на которой еще недавно были сосредоточены мысли и чувства пассажиров целого поезда, и целой пожарной команды, и крестьян с тока, и генерала, и танкового полка, двинувшегося на форсирование Черказской реки.
Читать дальше