Но когда все попытки ни к чему не привели, поток предложений стал иссякать и разговоры стихли, когда пожарники выключили насос, когда оба берега и мост умолкли и стало так тихо, что послышались голоса перепелов на лугу и дергачей, укрывавшихся под вербами, мальчик, испуганный этой неожиданной тишиной, содрогнулся и скорее почувствовал, чем понял, что помочь ему никто не может. И он заплакал, затрясся, прижимаясь к стене, заплакал беззвучно, скривив лицо. Лицо его, искаженное гримасой, стало похоже на лицо старика, прикованного к этой стене и осужденного умереть под взглядами стольких глаз, умереть на виду у всех этих людей, которых привела сюда тревога за его жизнь. Мальчик рыдал, и, хотя ему начали кричать: «Не плачь! Не плачь! Сейчас все будет хорошо, ничего страшного», он продолжал рыдать. К тому же он видел, что и на берегах реки женщины уже плачут, и под мостом плачут, и даже командир пожарников, глядя на гроздья людей на мосту, вытирает глаза. Крестьяне, точно у них затекли мышцы, переступали с ноги на ногу, неловко и виновато. Одна женщина плакала, уткнувшись в ладони, и плач ее то затихал, приглушенный, то снова раздавался, точно скулила собака.
Улитка по-прежнему спала во мраке своей раковины.
Только крик перепелов все крепчал на притихших берегах, накатывался на реку, бился о мост, словно все на свете птицы слетались с лугов из стерни, выскакивали из межей и ольшаника, устремляясь к мосту, и в каждом, кто стоял у реки, все сильней отдавался их крик:
— Подь-полоть!
— Полоть!
— Подь-полоть!
— Подь-подь-полоть!
— Подь-полоть!
И постепенно все пространство до самого побелевшего неба заполнилось криками птиц, загустело, натянулось, и все застыли в этом распятом криками птиц пространстве, и каждый чувствовал себя распятым, и никто не знал, как все это разбить, как выйти из этого ужаса.
Но оцепенение было разбито.
Оно лопнуло, и мир снова обрел реальность, и люди снова зашевелились на берегах реки. Мать мальчика бежала босиком по дороге, и толпа расступилась перед ней. Крики перепелов исчезли, их вытеснили крики женщины. Она стремглав сбежала с откоса, бросилась в воду и, ощупывая мальчика, заголосила: «Сыночек мой! Сыночек мой! Ох, боже, что же это стряслось, сыночек мой!» Захлебываясь, заглатывая воду, она голосила под сводами моста, и люди опять повалили в реку, вытащили женщину на песок, а она упиралась, смотрела на своего сыночка и хотела снова кинуться в воду, хотела выпить всю эту тихую, прозрачную воду, не отпускавшую маленького пленника.
Внезапно женщина вырвалась из рук людей и пошла как-то боком, дико озираясь, всматриваясь в лица, сплошь незнакомые; почти обезумев, она дергала кого-то за рукав, стучала кулаками в чью-то спину, спотыкалась, хваталась за чьи-то плечи, молила: «Спасите моего ребеночка! Люди, ребеночка моего, люди! Ох боже! Спасите его!» А люди смотрели в землю, смотрели в песок, смотрели на реку и переступали с ноги на ногу, а некоторые говорили: «Да сейчас, ты только успокойся! Сейчас все сделают!»
И хотя на самом деле никто не знал, что еще можно сделать, толпа снова загудела, и люди снова хлынули под мост, — их было так много, что почти не видно стало воды, и они стояли там, все такие же беспомощные, пытаясь несвязными словами успокоить посиневшего, обессиленного водой ребенка.
Мать упала на берег, вцепилась пальцами в песок, лицо ее свело судорогой. Несколько человек кинулись ее растирать, обливали водой, долго возились с ней, пока привели в чувство, и она снова села на песок, тупо глядя перед собой, слегка покачиваясь и рыдая.
Страшно было смотреть в глаза этой крестьянки, лишенные надежды. «Господи, спаси!» — причитала женщина, раскачиваясь взад и вперед, и видно было, что она вот-вот снова рухнет на песок.
Люди на берегах и на мосту опять зашевелились, стали переходить с места на место, сливаясь в группы и разбредаясь снова, спускались с моста или поднимались на самую его середину, двигались безо всякого смысла, потому что надо же было что-то делать; они смотрели, как мучается мать, смотрели, как она снова встает и снова идет к мосту, и расталкивает всех, и бьется о каменную стену, и потом вдруг находит в себе силы утешать своего мальчика, своего сыночка, который смотрит на нее сухими, вернее, высохшими уже глазами. Она нежно утешает его, словно уговаривает проснуться, как уговаривала утром, когда нужно было поднять его с теплой, сонной постели, чтобы он выгнал буйволицу на луга.
Читать дальше