Йордан Радичков: Жаркий полдень

Но мальчик не испугался и не сбежал.

Когда ребята остались вдвоем, он заметался по песку, голый и мокрый, и все прислушивался к гудению молотилки с Харитоновой усадьбы.

— Не бойся! — кричал он товарищу под мостом. — Сейчас с тока прибегут. Ты только держись!

— Я тону, — всхлипывал второй.

Зубы его стучали от холода.

— Держись! — кричал мальчик с берега и все метался, как полевая мышь, попавшая в капкан. — Сейчас придут. Ну, правда же, придут.

Подбадривая товарища, он почувствовал, что у самого горло перехватило, и заплакал, не выдавая себя ни звуком. Мокрыми ладошками вытирая слезы, он топтался на берегу и тут вдруг услышал далекий паровозный гудок. Он остановился, посмотрел, наморщив лоб, на одежку, сваленную на песке, увидел прут с нанизанной за жабры рыбой. В куче одежды краснела его майка. Мальчик быстро-быстро привязал ее к пруту с рыбой и, как был, нагишом бросился к железнодорожному полотну. «Постой! — слышал он позади крик товарища. — Тону!»

Но он не остановился, а все бежал к железнодорожному полотну, добежал до насыпи, забрался на рельсы и припустил по линии, стараясь попадать на шпалы, потому что острая щебенка резала босые пятки. Он бежал, выставив вперед прут с красной майкой. Вдали он увидел струю дыма, она быстро приближалась, из-за деревьев вынырнул паровоз, но мальчик не сошел с полотна, а все бежал, потом наконец замедлил шаг и стал размахивать своим красным флагом, а локомотив все рос, и гул рельсов все громче отдавался в ушах.

Мальчик спрыгнул на насыпь, не переставая размахивать майкой, и услышал пронзительный гудок: тит-ти-ти… С паровоза его заметили. Раздался скрежет, воздух задрожал, паровоз выбросил на мальчика облако пара и, продолжая протяжно скрипеть тормозами и гудеть, стал, обдав его жаром своего тела.

В окошке показалась промасленная куртка.

— Что случилось, пацан? — спросила куртка.

— Почему поезд остановился? — спрашивали пассажиры, высовываясь из окон, а кое-кто успел уже открыть двери.

Мальчик вдруг вспомнил, что он голый, и прикрылся майкой.

— Мальчишка остановил поезд, — сказал кто-то. — Рыбу продает.

Пассажиры, глядя на прут с привязанной к нему майкой и несколькими высохшими на солнце рыбешками, засмеялись.

— Тонет! — сказал мальчишка. — Под мостом!

— Кто тонет? — спросил машинист.

— Мальчик под мостом тонет!

— Мальчик тонет в реке! — передали по вагонам.

— Мальчик, где мальчик?

— В реке!

— А где река?

— Наверно, вон там, где ольшаник виден.

Машинист уже спускался по лесенке.

— Давайте скорей, — сказал он. — Что мы стоим?

— Скорей, скорей! — закричали из вагонов.

— Мальчик тонет! В реке!

Первые уже бежали к мосту, и мальчик, не выпуская из рук майку и рыбешек, бежал с ними, а из окошка в окошко переговаривались две женщины — нельзя, мол, оставлять детей без надзора.

Полпоезда уже неслось к реке. Потом и остальные пассажиры потянулись через луга, по плотным и душистым отвалам скошенной травы, туда же, к реке, к зарослям ольшаника.

Добежав до моста, первые увидели крестьян и мальчика, лежавшего на поверхности воды. Крестьяне носили большие камни и валили их на дно, чтобы мальчик мог на них встать. Один из мужчин поддерживал его в воде на руках, а другие таскали камни.

Пассажиры с поезда тоже принялись носить камни, некоторые вошли в воду, пустились в расспросы, как ото все случилось, и успокаивали: сейчас, мол, все будет в порядке, руку мальчика высвободят, ничего страшного — ребенок-то ведь жив. Но когда им объяснили, что рука схвачена каменным капканом, а сверху давят опоры и весь мост, пассажиры стали обсуждать, что надо сделать, чтобы высвободить руку. Однако рассчитывать на то, что можно будет сдвинуть каменные глыбы и железобетонные пояса или приподнять весь мост, было бы абсурдом.

И вот больше пятисот человек, пассажиры целого поезда, столпились под мостом, на мосту, на обоих берегах, и никто ничего не мог сделать, чтобы вытащить мальчика из реки. Мальчик уже посинел, он болтался в воде и испуганно смотрел на огромную толпу, запрудившую берега и мост.

Страшно-то ведь все равно страшно, даже когда вокруг люди.

Рядом, почти по плечи в воде, стоял крестьянин с тока; он поддерживал мальчика на поверхности реки, подложив ему ладонь под грудь, хотя на дно уже были навалены камни. И чтобы пареньку не было грустно и не думалось о страшном, крестьянин старался с ним разговаривать. О чем говорить, значения не имело, важно было говорить, говорить все, что приходило в голову, лишь бы не молчать, ни секунды не молчать, не то мальчик тут же расплачется.