Игорь Сапожков - День Жизни

— Пацаны, кто нибудь знает, почему в Америке верблюды одногорбые? — Пожар внимательно изучал пустую пачку от сигарет «Camel», — вот я в Киевском Зоопарке верблюда видел, так у него два горба, как положено, а здесь одногорбый какой-то, такие разве бывают?

— Бывают и не такие, — растягивая слова, ему ответил Али, — я как-то в увольнении, трёхгорбово видел, да…

— Ага, в ментовской форме… — добавил Вали. Они переглянулись и захохотали.

— Да и вообще странно как-то звучит — сигареты «Верблюд», — не обращая внимание на смех, продолжал размышлять вслух Жорик, — ещё бы Жирафой назвали…

Пожарский давно ушёл, Али и Вали продолжали смеяться.

Прапорщик Карл Пойда, всегда и всем был доволен. Всегда и всем! С таким настроением он пережил сталинские годы «бей своих, чтоб чужие боялись», затем Хрущёвские «обгоним и перегоним», теперь вот он уверенно двигался «к победе Коммунистического труда». Всё изменилось в одночасье, когда его любимую пивную у стадиона, после ремонта неожиданно переименовали с простого и понимаемого слова «Берёза» в модное, западное — «Коктейль-Бар». И хотя, кроме названия, ничего не поменялось, прапорщик насторожился. Напротив бара, как и до ремонта, плескалась никогда не высыхающая лужа. Весной в ней стояла дождевая вода, зимой талая, всё остальное время водопроводная. Расписание работы бара было засекречено не меньше, чем планы генерального штаба. Признаком того, что бар открыт, были плавающие в луже пьяницы, их как и раньше называли «подберёзовики». Сердобольные горожане вылавливали их и усаживали на тротуар прислоняя спинами к станам домов. Каждый раз возвращаясь со службы и проходя мимо пивной, резкое как гонка вооружения, название заведения, расстраивало патриотические чувства сверхсрочника. Он никак не мог пересилить себя, зайти вовнутрь, как раньше сесть за столик у окна, ослабить форменный галстук, заказать пивка для рывка… Пойда изменил маршрут, это не помогло. Ему становилось неуютно в собственном городе, городе где он родился и вырос, в городе где выбрал замечательную профессию. Ему стало некомфортно на знакомых с детства улицах, ему вдруг показалось, что этот город у него хотят отнять… Он навестил старого друга, прапорщика Николая Малинина. Тот был давно на пенсии, ещё с вьетнамской компании. Карл думал о своём и слушал, Николай рассказывал как был в плену у милитаристов, как он даже под пыткой не выдал своего имени, а всё время повторял заученное на политзанятиях — Мао Ли Нинь. Как его пытали он не рассказывал, говорил только, что в плену первый раз в жизни попробовал апельсиновый сок.

Всё стало на место, до боли родным и знакомым, когда однажды в окне отремонтированного помещения, появилась сделанная на листке тетрадной бумаги, строгая надпись: «ПИВА НЕТ». Пойда тут же зашёл в бар. В помещении пахло одеколоном. На полках позади прилавка, где до ремонта стояли трёхлитровые бутыли с берёзовым соком, красовались спортивные кубки и красные вымпелы с золотым профилем Ленина.

— Пиво есть? — спросил Пойда, сделав вид, что не обратил внимания на записку в окне.

— Нету… — от тембра голоса, испуганно звякнули друг о дружку, скучающие на подносе стаканы. Потом из-за прилавка появилась женщина. Она ярко зевнула, показав посетителю два ряда крепких, нержавеющих зубов. К её замызганному переднику был приколот комсомольский значок, хотя судя по её уставшим плечам, она давно перевалила за комсомольский возраст. Взносы она платила исправно и связываться с ней даже в Главке Общепита никто не желал — её папа служил заместителем начальника городского, паспортного стола.

— А какое вино в ассортименте? — продолжал интересоваться прапорщик.

— Нету… — комсомолка прищурилась и гордо приподняла подбородок, словно только что, одержала маленькую, но очень важную победу.

— А что есть? — не терял надежду Карл.

— Есть кефир… Между прочим нашего, Ордена Трудового Красного Знамени, молокозавода имени революционного матроса Железняка, — неожиданно разразилась она длинной фразой.

— Свежий?

— Позавчерашний…

— Налей сотку…

Сервис превзошёл все ожидания. Через минуту к столику подскочила бойкая барменша, ловко протёрла его влажной тряпкой, оставляя радужные разводы и установила напротив Пойды, стакан до половины заполненный, чем-то серым… Прапорщик огляделся, его трезвые зрачки, выхватили из прочих предметов телевизор, прикрученный к полке стальными скобами. Звук был выключен, на экране, один из членов политбюро, будто рыба в аквариуме, беспомощно открывал-закрывал рот. Не обращая внимания на «слугу народа», Пойда не таясь достал из внутреннего кармана пузатую, зелёную флягу, взвесил на руке и зачем-то взболтнул её. Затем он филигранно, по стеночке сосуда, что бы не смешать две консистенции долил самогоном из фляги стакан до самого края. Рука не дрогнула, вопреки всем законам физики, жидкость небольшой аркой возвышалась над стаканом. Настроение у Пойды стало улучшаться. Он посмотрел на девушку, в надежде, что она оценит его ловкость, но комсомолка увлечённо читала.