Давид Лившиц - Забыть и вспомнить

Как-то, - пришлось к слову, - я рассказал приятелю о забавной ситуации, которую предложила жизнь. «Неужели ты не напомнил ей?» – спросил он.

Я ей не напомнил.

* * *

Уж если о фольклоре, то вот ещё страничка. Просто несколько примеров. В молодости пристрастился записывать, при случае, чего-нибудь фольклорное. Помогал мне краевед, тихий, вежливый высокий старик, в прошлом эсер, сосланный после отсидки на Урал, где и остался навсегда. Умел он многое, например, вылечил меня от хронических ангин зверским народным рецептом: смесью мёда с перцем и ещё с чем-то. Не удивлюсь, если с порохом. Множество пословиц я записал за ним, увы, уже утерянных мной в переездах. Запомнилась песня о чёрном вороне. Про её семнадцать вариантов я упомянул выше. Он напел мне несколько! В разных местах её пели по-разному. Я иногда напевал про себя один из вариантов: «Шорный ворон, што ты вьёшша над моею головой, ты добычи не добьёшша, шорный ворон, я не твой…» И так вся песня «шершавая». Уже много-много позже записал я частушки в посёлке Руш, что под Нижним Тагилом. Целую тетрадь. Они сохранились. Вот некоторые. В них юмор, метафора, рифмотворчество.

Эх, солома яровая, эх, солома белая!

Не рассказывай, солома, что я в девках делала.

Милый мой милёночек, у нас с тобой ребёночек.

За твою улыбочку теперь качаю зыбочку.

Ах, Невьянские ребята! Не поют, а квакают,

Целоваться не умеют, только обмуслякают.

Эх, трактор идёт, керосином пахнет,

Завлеку, любить не буду, - пусть, холера, чахнет.

Не ходи, машина, лесом, не ломай сосёночки,

Не садись, мальчишка, рядом, сердятся девчоночки.

Я не лебедь, я не гусь, высоко летать боюсь,

Коли нет ребят хороших, за плохими не гонюсь.

Я девчонка из Невьянска, из Свердловской области, -

Могу любить, могу забыть, - на всё хватает совести.

Не форси, форсистый парень, я тобой не дорожу,

Я такими форсунами огороды горожу.

Коля, Коля, колистый,

Какой ты разговористый,

Без лучины, без огня

Сердечко выжег у меня.

Светит солнце – лучи врозь.

Коль не любишь, – лучше брось.

Балалаечка играет, балалаечка поёт,

Балалайке сделай ножки, - балалаечка пойдёт.

У милёночка мово поговорочка на «о»,

Он на «о», и я на «о», значит, буду я яво.

Ты любила, я отбила, и люблю облюбочки.

Ох, как сладко целовать целованные губочки.

* * *

Смысл иной фразы меняется порой из-за контекста. Мысль не новая. Но у всякого – свой опыт. Как-то, рассказывая о человеке, который, прожив в Израиле несколько лет, возвращается в Россию, я поставил эпиграфом строчку из «Слова о полку Игореве». «Русь! Ты уже за холмами». То есть, уже близко. Вот-вот появишься. Между тем, в поэме эта фраза, - для путника, который удаляется, - означает противоположное: Русь, ты уже далеко, то есть, уже скрылась за холмами. Впервые я столкнулся с этой игрой интонаций (?) после двух эпизодов. Оба случились давным-давно, с разрывом в несколько лет. Первый – в Челябинске, куда я и ещё двое-трое из редакции журнала «Урал» приехали проводить семинар с местными писателями, авторами журнала. После первого дня работы разошлись по номерам гостиницы. На другой день кто-то из группы рассказывал, как провёл вечер: местные писатели пригласили в гости, выпивали, болтали, потом радостно спели хором: «За столом никто у нас не Лившиц». С намёком: меня-то, Лившица, среди приглашённых, званых и избранных, не было. Меня пронзила эта реплика, скрывалось и отражалось в ней многое. После я не раз и не два слышал эту переиначку из знаменитой песни, и при разных обстоятельствах. А тогда – впервые. И засела она во мне занозой крепко, провоцируя нерадостные ассоциации. Прошло несколько лет. Лежал я в больнице, - чего-то было с сердцем и давлением. Работал я в ту пору уже в другой редакции, с другими людьми. Предстоял праздник, решили собраться на квартире у одной из сотрудниц: с праздником совпал её День рождения. Из больницы меня не выписывали. Я лежал в палате и читал, когда под окном кто-то выкрикнул моё имя. Со второго этажа увидел во дворе почти всю редакцию. По дороге на вечеринку, заглянули меня проведать. Махали руками, выкрикивали всякие пожелания и сожаления, и вдруг развернули большой транспарант, я прочитал огромные буквы: «За столом у нас никто не Лившиц!». Я понял смысл прежде, чем успел обидеться. Не хватало, пожалуй, слова «увы!», но оно угадывалось. Это было трогательно, я оценил и юмор, и симпатию сослуживцев. Из окон выглядывали больные. С любопытством. Интересно, они-то что думали?