Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

Таким образом, поначалу пролилась моя кровь, правда, в ничтожной дозе… А К. П. Автономов позвонил уже под вечер. Он сообщил без вступления, деловым, сухим голосом, что дня два-три будет отсутствовать и я могу распоряжаться самим собой.

— Спасибо, Костя, — поблагодарил я его. — Это очень кстати.

— Почему кстати?

— Видишь ли, я жду гостью. Ты был бы сейчас не к месту.

— Гостью? — недоверчиво переспросил он. — Кто такая? Я знаю?

— Возможно, знаешь. Не помню, знакомил ли я вас.

— Фамилия? Имя? — потребовал он.

— И возраст, да? И семейное положение? И образование? И политические воззрения? И происхождение? Степень знатности? Это тоже тебя интересует?

— Ладно, не тяну за язык. Опять, значит, взялся за распутство?

— Не хочу отставать от тебя, дружок.

— Не смей нас сравнивать! Мы антиподы. И вот что. Я сказал, что ты можешь распоряжаться собой. Но это не значит, что ты абсолютно свободен.

— Да?

Да. Будь на стреме. Контролируй звонки. Не уходи надолго из дома. А уходя, оставляй записки, куда ушел.

— Шифром писать?

— Печатными буквами. Иначе твой почерк не разобрать.

— Слушаюсь. А ты где будешь обитать?

— У Милены.

— Не на даче?

— У Милены, говорю. На даче я буду, видимо, в субботу и воскресенье. Ты помнишь, где она?

— Смутно.

— Направо от ворот нового кладбища, вдоль речки, третья по счету. Двухэтажная. Голубая. С флюгером на крыше. Встретимся там.

На кладбище? — уточнил, разумеется, я, а он незамедлительно врезал в ответ:

— Вот-вот! Твои книжки такие же третьесортные, как эта острота. Приезжай в рабочей одежде.

— Это значит в домашнем халате? Я обычно в нем работаю. А иногда и голяком для удобства.

— Кончай, кончай! Кончай трепаться! Раиса не звонила?

— Нет.

— Милиция? Я оставил твой телефон.

— Нет.

— Будь здоров.

— И вы не болейте, Костик и Милена, — попрощался я.

И положил трубку. И невесело подумал, какую непомерную ношу взвалил на себя Автономов. Эх, чудак! Сажал бы беззаботно картошку, рыхлил бы, посвистывая, овощные грядки, возился бы в своей теплице, выращивал бы цветы на продажу… А вот еще лучше: валялся бы на раскладушке в тени яблони, покуривал, почитывал бы замечательную повесть из жизни старосветских помещиков и почувствовал бы, как злое, расторопное время мягчает и добреет, и замедляет свое движение, и совсем останавливается, предоставляя бесконечную возможность поразмыслить над прошлым и будущим, над явью и снами, и осознал бы с грустной усмешкой, что вся жизнь, в сущности, — это всего лишь литературный текст и не более того. Нет же, включился в активную борьбу за существование!

А Сочинитель? Он-то зачем прервал интересные посиделки за кухонным столом в прекрасном одиночестве? Он-то чего мается и мечется и ждет стука в дверь — того самого стука, который может стать концом блаженной, завоеванной свободы?

Да, Наталья Георгиевна Маневич обещала посетить меня. Мы не смогли толком поговорить в ее кабинете — за дверью ждала приема очередь, слышались женские голоса, детский плач.

— Уходи, ради Бога! Сейчас придет медсестра. Отпусти меня, — испуганно говорила Наталья, но я крепко держал ее за руки и требовал:

— Поклянись, что зайдешь вечером в гости, и я исчезну.

И насильственно вырвал обещание. И вот жду. И вот дождался. СТУК В ДВЕРЬ.

Я кинулся в прихожую и щелкнул замком.

Она стояла па пороге — маленькая светлолицая женщина с густыми каштановыми волосами. АВТОНОМОВ, СТАРЫЙ ЛОВЕЛАС, ГЛЯДИ: НЕ ОДНОГО ТЕБЯ ПОСЕЩАЮТ ДАМЫ СЕРДЦА.

Я взял ее за руку и ввел в квартиру. Она здесь бывала неоднократно, говорил, кажется, но уже прошло два года, как прекратились ее посещения — по моей, между прочим, инициативе. И вот она вошла в гостиную.

Огляделась. Прошла на кухню. Огляделась и там. Она глубоко вздохнула:

— Господи, какое запустение!

— Да, Наташа, у тебя дома уютней, — сказал я. — Мы сделаем так. Я переселюсь к тебе, а эту сдадим внаем или продадим к чертям. А еще лучше — жить здесь, а твою оставить Сергею. Он же вот-вот женится, я так понимаю.

АВТОНОМОВ, СЛЫШИШЬ? СОЧИНИТЕЛЬ СТАЛ НА ТВОЙ НЕВЕРНЫЙ ПУТЬ.

Но он, похоже, забыл о моем существовании. Три дня о нем не было ни слуху ни духу, а на четвертый, в субботу, я предложил своей Наталье съездить на кладбище.

— Зачем? — напугалась она.

— Проведать одного моего старого друга.

— Проведать?!

Ну, он там, в некотором роде, живет, — пояснил я.

— Что за мистика!

— Видишь ли, это человек со странностями. Да я, кажется, знакомил вас. Ты его вспомнишь.