Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

— То-то она наказывает тебя па каждом шагу! Что с машиной?

Мы уже двигались по гравийной дороге мимо разномастных кирпичных особняков, деревянных коттеджей и избушек на курьих ножках, которые разрастались в этой местности с такой же быстротой и неумолимостью, как кресты на соседнем погосте. Солнце нетипично слепило и жгло в этот полдень. Мы держали курс на ближайший «комок».

Мой вопрос заставил Автономова помрачнеть, нахмуриться и закурить. Он, видите ли, отдыхал всей душой в обществе Милены и ее дочки. Он позволил себе забыть о суровой действительности с житейскими борениями. Он легкомысленно переселился на благостные небеса. И вот я жестоко вернул его на землю.

— Машина, говоришь? — пробурчал Автономов. — Вот то-то и оно, что хреново с машиной, Анатоль. Даже не знаю, как и быть. Наведался в милицию, там толкуют, что по горячим следам, мол, ничего не удалось сделать. Теперь копают, мол, вглубь и вширь. Такие долбаки, Анатоль, ты бы знал! — в сердцах сказал Автономов.

— А ты им ничего существенного не подсказал?

— В смысле о Раисе?

— Ну да.

Знаешь, язык не повернулся. Ну, не повернулся!

— И не повернется, надо думать.

— Нет, повернется! Гадом буду, я ее подставлю, если она не одумается. Я ей дал еще три дня на размышление. Но она прет буром. А у меня, сам понимаешь, доказательств практически нет. Одни подозрения.

— Но веские.

— Ну да, веские. Еще бы не веские! Но стыдно же, Анатоль, мать-перемать, жаловаться на собственную жену. Позорно это!

— Тогда прощайся с машиной.

— А вот уж хренушки! Не слезу со стервозы Раиски!

— Ты был у нее?

— А как же! Побывал в тот же день, пу, когда они Миле нанесли визит. Знаешь, в следующий раз, если доведется, пойдем вместе. Я боюсь за себя. Я ее чуть не убил, эту дрянь, — глубоко затянулся дымом Автономов.

— Ты полегче давай. Ты все-таки не мстительный чеченец.

— Вот-вот, надо полегче. А как полегче? Она ведь человеческих слов не понимает. И еще дочка так называемая! Они Милу до сердечного приступа довели.

— Переживет твоя Мила. Знала, на что шла.

— И ты туда же, двуличная душа! — рявкнул Автономов, па миг приостанавливаясь.

— Я объективен, только и всего.

— Ты хладнокровен, писака, как мороженый минтай. А я так не могу. Не могу терпеть всякое гадство! Вот теперь надо дачу продавать… — вдруг ослабнув голосом и духом, прошептал Автономов.

— Как так? Зачем? — Я остановился. И он остановился. Выбросил окурок и тут же извлек из пачки новую сигарету.

— А ты что думаешь, я из новых русских, что ли? — вяло заговорил он, закурив. — Нет, Анатоль. У меня не беспредельный счет в банке. Я па акциях удачно заработал, ничего не скажу. Но вот на бильярде размотал, то-се. На машину был расчет. А теперь не хватает.

— На что не хватает? — не понял я.

— На новую квартиру, на что же! Посчитай. Семьдесят пять лимонов. Милена свою продает за тридцать. Нужно еще сорок пять. У меня столько не наберется по всем сусекам. Без продажи машины я не потяну. Остается дача. Сообразил?

— Сообразил и соболезную.

— Ну вот. Я уже приглядел покупателя. Но он что-то телится. Ему, видишь ли, не нравится, что поблизости кладбище. Мнительный такой, да и жмот к тому же. А дачу жаль продавать, Анатоль. Ничего не жаль, а дачу жаль, — загрустил Автономов.

— Откажись от новой квартиры. Живите в Милениной.

— В одной комнате? С разумной уже девочкой? Ты соображаешь, что говоришь?

— Тогда остается одно, Костя: пренебречь своей гордыней… или что там у тебя на душе… и востребовать у Раисы часть твоей приватизированной. Не хочет размениваться — пусть платит. Она, надо думать, богатейка.

— На это я не пойду, хоть режь. Это опять свары и волчий вой. И вообще не хочу ее ущемлять в этом смысле. Точка!

— Многоточие.

— А я говорю, точка! — повысил голос Автономов, оживая. И неожиданно, как всегда, захохотал.

Я воззрился на него, как на некое чудо-юдо, которое может в один миг приобрести новое обличье.

— Аполлошка-то, зятек мой, знаешь чего устроил? — отсмеялся Автономов.

— Что он устроил?

— Он меня, представь себе, не пустил в Зинкину квартиру. Да, не пустил, представь себе, не пустил категорически! — вроде бы загордился Автономов. — Сам вышел на площадку и говорит, что Зинули, мол, нет дома, а нам разговаривать не о чем, пока я перед ним, поганцем, не извинюсь честь по чести. Каково, а?

— Ничего нового. А на кой ты туда пошел, бедолага?

— Не смей называть меня бедолагой! Это ты бедолага — путаешься с пожилыми женщинами. Я пошел туда, чтобы прямо его спросить: где машина? Ваша работа, детки?