Виктор Лихачев - Единственный крест

И вдруг, до него донеслось что-то похожее на пение. Галлюцинация? В голове сначала зашумело, в глазах появились черные мушки, а затем острая боль схватил виски. Да, показалось. Сидорин поднял голову вверх, как будто допивал большую кружку воды, набрал воздуха, закрыл глаза. Нет — кто-то и впрямь пел. Голоса высокие, женские. Напев то креп, то совсем затихал, но с каждой минутой голоса становились все ближе и ближе… Может, здесь капище языческое? Может, деревня близко, люди ходят по лесу и собирают… Только что можно собирать в лесу 22 мая?

И он пошел направо.

…Они шли, еле вытаскивая ноги из грязи. Двенадцать женщин, в видавших виды плащах и накидках, в обыкновенных сапогах, с рюкзаками и котомками за плечами. Четверо впереди идущих несли носилки, на которых стояла огромная икона. Несли бережно, как матери несут своих новорожденных детей. Когда «четверка» уставала, их сменяли другие. Теперь Сидорин мог расслышать, что пели женщины. «Царице моя преблагая, надежда моя Богородица, приятелище сирых и странных предстательще, скорбящих радосте…» Смолк дятел, замерли ели. Только чавканье вековой грязи под сапогами и это — «Зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми яко немощну, окорми мя яко странна…»

Какая-то волна захлестнула Сидорина. Вначале еще главенствовал разум: он подумал о том, что раскрыл секрет живучести Православной веры в народе. Вот кто сохранил его — бабушки, эти женщины, самой младшей из которых за пятьдесят. И еще подумал Сидорин: как символично, что икону Угодника Божьего Николая несут только женщины. Нет детей, мужчин, стариков, даже юных девушек нет тоже. «Яко не имам иные помощи разве Тебе, ни иныя предстательницы…» И еще, что они делают в таком дремучем лесу, за десятки километров от сел и деревень?

А потом разум умолк, уступив место сердцу. Больше не хотелось рассуждать, думать, спрашивать… Захотелось стать тринадцатым — и пойти за ними, за женщинами с огрубевшими от непрестанной работы руками, с ногтями, из которых не смывалась грязь — и такими светлыми лицами. Только здесь, во мраке дремучего ельника Сидорин понял, что такое — просветленное лицо.

Совсем скоро он узнает, что в этом лесу, на полпути между Удомлей и Максатихой много веков стоит часовня. Возле нее течет родник и стоит огромный Камень-следовик. Следовиком его назвали потому, что на нем след. По преданию оставил его сам Святитель Николай. И много веков ходят сюда русские люди, несут икону Угодника Божьего. Было время, когда казалось — все, заросла тропа, иссяк родник, сломана часовня… Ан нет, по одному, по двое, но шли сюда люди. Хранили, как зеницу ока икону, а несли сюда маленькие образки…

Но все это Асинкрит узнает позже, а пока он, неожиданно даже для себя — разум молчал, говорило сердце — поклонился женщинам в пояс. Они заметили его. Остановились.

— С праздником! Присоединяйтесь к нам!

— А можно?

— Все можно! Вы из Удомли?

— Нет, издалека.

— Пойдемте с нами. Из Удомли целый автобус говорят выехал. Батюшка будет. Пойдемте.

Вот и все церемонии. Сидорин шел, не вслушиваясь в слова песнопений, посвященных Господу, Богородице, Святителю Николаю. Шел, и сердце его наполняла несказанная радость. Сердце говорило Асинкриту, что в этот день он оказался в единственном, том самом месте на земле, где и должен быть. И если бы полчища врагов встали на его пути, если бы и смерть, самая лютая, поджидала его, он пошел бы все равно — за иконой, вслед за этими женщинами. Сидорин почувствовал себя солдатом, струсившим, убежавшим с поля боя, но потом вернувшимся назад. И товарищи без малейшего укора приняли его обратно. Просто сказали: «Пойдем с нами» — и пошли дальше.

Первый раз Асинкрит присутствовал на молебне, первый раз пил воду из святого источника, но искупаться в нем он не решился — не набрался духу. Наверное, не был еще готов.

Два или три дня Сидорин отсыпался после поездки. На третий или четвертый день его разбудил мобильный.

— Асинкрит, это Лиза. Я не разбудила вас?

— Здравствуйте. Все нормально. Бодрствую уже… — Сидорин посмотрел на часы, — три часа.

— А почему голос такой?

— Какой?

— Сонный. Признайтесь, ведь разбудила?

— Да нет же! Просто растерялся, бросился ручку искать…

— Какую ручку? Зачем?

— Как же, мне сегодня впервые в жизни позвонила Царевна Несмеяна, то есть, простите, Елизавета Михайловна. Я это запишу в свои святцы.

— Знаете что… Прекратите свои шуточки.

— Я не шучу.