Виктор Лихачев - Единственный крест

Глазуновы пришли с бутылкой шампанского и целой сумкой, буквально забитой альбомами. Супруги показывали Сидорину фотографии и совсем новые, и те, черно-белые, любительские, что запечатлели пору их студенческой юности. Асинкрит словно ребенок показывал пальцем на снимки: «А кто это?» «Что с ним сейчас?» Супругам явно нравилось вести друга по тропе воспоминаний, и они, перебивая друг друга, торопились рассказать как можно больше. Любаша сидела за столом, подперев подбородок рукой, румяная и захмелевшая, и с улыбкой смотрела на этих людей.

— Давно мне так не было хорошо, ребята, — сказала она, воспользовавшись паузой, во время которой Петрович извлекал из сумки новый альбом. Галина удивленно посмотрела на подругу:

— А я думала, что ты скучаешь.

— Скучаешь! — фыркнула Люба. — Вот так бы сидела и сидела… Эх, и почему завтра понедельник?

— Размечталась.

— А что в этом плохого? Нет, ты ответь, Галин. Асинкрит, как вы считаете, мечтать полезно или вредно? Вот я сколько себя помню, все время мечтаю.

— Ну и как? — поинтересовался Вадим Петрович.

— А как в песне, — и Братищева запела:

— «Мечта сбывается, и не сбывается»… Но чаще, разумеется, второе. А что же вы, Асинкрит ушли от ответа?

— А ты дала ему ответить, голуба? — заступилась за Сидорина Галина.

— Да я как-то не думал об этом, — вдруг застеснялся Асинкрит.

— Но вы хотя бы о чем-нибудь мечтаете? — не отступала Люба.

Все посмотрели на Сидорина, но он мочал, словно сомневаясь, говорить ему или лучше промолчать.

— Я хоть не такой как все, но… мечтаю, конечно же. — И он замолк.

— Наверное, мечтаете все вспомнить? — участливо подсказала Братищева.

— Любка! — одернула ее Глазунова.

— Нет, все нормально, — Сидорин даже попытался улыбнуться, но улыбка получилась грустной. — Только вспомнить — мало. Надо понять.

— Что понять, Асинкрит? — стоявший рядом Вадим положил альбом обратно в сумку и подсел к Сидорину.

— Так случилось, что все люди вокруг меня, там, в автобусе — погибли. Женщина рядом, молодые ребята впереди, и так далее. Крепко нас тогда… садануло. А я вот — и он как-то беспомощно развел руками, — остался жив. Когда очнулся — ужас. И главное не знаю, кто я. А когда вошли в палату люди в белых халатах — захотелось завыть от страха.

В углу, широко раскрыв глаза, сидела Ася. Но взрослые забыли про ребенка.

— Почему, Асинкрит? — с каждой минутой в голосе Любы было все больше участливости.

— Я лежал на спине. А матерый на спине оказывается только один раз в жизни. Когда молодой волк побеждает его, тогда, чтобы спастись, есть только один шанс: лечь на спину — и подставить свое горло. На милость победителю… Тот человек в белом подошел ко мне и наклонился — к самому лицу. Потом… Впрочем, об этом не стоит. Спасибо дяде, он очень мне помог. Но вряд ли и ему под силу ответить на вопрос: что со мной произошло.

— Видишь ли, Асинкрит, — заговорил Вадим Петрович, — наука пока не всемогуща, но все же… Я думаю, что всему виной сильный удар по голове в момент твоего сна. И не просто сна, а глубокого сна, который длится не так уж много времени. И вот ты…

— Вадим, а почему этот удар не отправил меня на тот свет сразу, как моих соседей. Моя голова оказалась крепче, нежели у моих несчастных соседей. Хотя… еще неизвестно, кто из нас несчастней. Нет, Вадим, все не так. Меня наказали, понимаешь?

— Наказали? Что ты говоришь такое, Асинкрит? — Галина схватилась за сердце.

— За что тебя могли наказать? — не остался в стороне Вадим. — Ты был хорошим человеком…

— Ты видел хорошего человека, — резко оборвал его Сидорин, — а кем я был на самом деле… Извини. — И продолжил после паузы. — В Упертовске меня навестила женщина, медсестра. Говорят, что мы вместе работали. Дружили. Рассказала мне про один случай. Он со мной… с прежним был. Рассказала, как я целый год глушил водку в пустой квартире, а потом бросил все и куда-то уехал. Если бы знать — куда… — и в голосе Сидорина послышалась тоска, но уже через секунду он взял себя в руки.

— Помните, фильм такой детский есть, «Морозко» называется? Я во время реабилитации много таких фильмов просмотрел. Бегал там по миру медведь с человеческим туловищем или человек с медвежьей мордой, и все спрашивал: «Кому доброе дело сделать?»

— Он старика-лесовичка обидел, — сказала вдруг Ася.

— Точно. И двадцать минут экранного времени ему хватило, чтобы все понять и стать человеком.

— Дядя Асинкрит, вот увидите, все будет хорошо, — девочка встала и взяла его за руку. — Вот увидите!