Винфрид Зебальд - Кольца Сатурна. Английское паломничество

Из Орфорда я направился в сторону материка. На одном из красных автобусов Омнибусной компании Восточных графств добрался через Вулбридж до Йоксфорда, а оттуда по бывшей римской дороге двинулся пешком в северо-западном направлении, и таким образом оказался в малонаселенной местности, простирающейся ниже поселка Харлстон. Я прошагал пешком примерно четыре часа и не увидел вокруг ничего, кроме уже почти скошенных полей до самого горизонта; кроме неба, затянутого глубокими тучами, и крестьянских дворов на расстоянии одной-двух миль друг от друга, окруженных небольшими купами деревьев. Лишь один грузовик попался мне навстречу, пока я топал по этой (как бы бесконечной) прямой. И я не знал тогда, как не знаю и теперь, был ли мой героический марш-бросок благодеянием для меня или мукой. Иногда в этот день (в моей памяти всплывает то его свинцовая тяжесть, то его невесомость) тучи слегка раздвигались, и солнце веером рассыпало на землю свои лучи, освещая то или иное место. В прежние времена такими символами на религиозных картинах обозначали воздействие некой вышестоящей инстанции. Ближе к вечеру я добрался до проселочной дороги, которая пересекает так называемый cattle-grid [77] Ограждение от скота (англ.). римской дороги и ведет вниз через пустошь к окруженной темным водяным рвом ферме Моут, где Алек Гаррард вот уже добрых два десятилетия трудится над моделью Иерусалимского храма. Алеку Гаррарду за шестьдесят. Всю жизнь он работал на земле. Вскоре после окончания деревенской школы он увлекся моделированием и, как многие, начал с того, что долгими зимними вечерами мастерил из маленьких деревяшек знаменитые барки и парусники вроде «Катти Сарк» и «Мэри Роуз». Это занятие вскоре переросло в страстное увлечение. Прибавьте сюда интерес, который он как проповедник методистской церкви давно уже питал к фактическим основам библейской истории. И вот однажды вечером в конце шестидесятых годов, когда он как раз загонял в стойло скотину (он сам мне рассказал об этом), ему пришла в голову идея построить Иерусалимский храм в точности таким, каким он был в начале нашей эры. Ферма Моут — тихий, мрачноватый дом. Каждый раз, когда я во время своих визитов, свернув сюда с проселочной дороги, подходил к входной двери по мостику через ров, нигде не было видно ни души. Даже приведя в действие тяжелый латунный молоток, вы не вызовете никого из дома. Неподвижно стоит в палисаднике чилийская араукария. Даже утки на воде рва не движутся. Заглянув в окно, вы увидите мебель, дремлющую на своих постоянных местах как бы с незапамятных времен: блестящие, как зеркало, обеденный стол и кресла; комод красного дерева; стулья с высокими спинками, обитые красным бархатом; камин и фарфоровые безделушки на каминной полке.

И вам покажется, что обитатели дома уехали или умерли. Но как раз тогда, когда после продолжительного ожидания и прислушивания вы соберетесь уходить в убеждении, что, видимо, пришли не вовремя, вы обнаружите, что Алек Гаррард, стоя в стороне, ожидает вас. Так было и в тот летний день, когда я пришел сюда пешком из Иоксфорда. Алек Гаррард, как всегда, был одет в зеленый рабочий комбинезон, и на носу у него, как всегда, красовались очки часовщика. Мы обменялись несколькими ничего не значащими словами и направились прямо к сараю, где ждет своего завершения Иерусалимский храм. Правда, процесс завершения идет так медленно, что от года к году почти не заметно никакого прогресса. Но это объясняется, во-первых, размерами мастерской, площадь коей составляет почти десять квадратных метров, а во-вторых, крошечностью и точностью отдельных деталей. До завершения процесса еще далеко, хотя Алек Гаррард, как он мне сказал, за это время сильно сократил хозяйство, чтобы иметь возможность полностью посвятить себя созиданию храма. У него осталось всего несколько голов скота, сказал он, да и то скорее из симпатии к животным, чем ради выгоды. Просторные пашни вокруг дома (вы же сами видели, сказал он) почти все снова заросли луговой травой, а сено он продает на корню одному из соседей. На трактор он не садился уже целую вечность. Почти каждый день он работает над храмом хотя бы несколько часов. Прошлый месяц ушел на раскрашивание примерно сотни фигурок высотой в один сантиметр, и уже больше двух тысяч таких фигурок населяют территорию храма. Что уж говорить об изменениях, сказал Алек Гаррард, которые приходится снова и снова вносить в конструкцию, когда исследования приводят к новым выводам. Ведь археологи, как известно, расходятся во взглядах относительно точного устройства храма. Да и мои собственные, часто добытые ценой больших усилий результаты, сказал Алек Гаррард, не в любом случае надежнее, чем мнения несогласных друг с другом ученых. По словам Алека, его модель считается нынче самой точной из всех когда-либо созданных копий храма. К нему регулярно приезжают визитеры со всего света, историки из Оксфорда и исследователи Библии из Манчестера, археологи из Святой Земли, ортодоксальные иудеи из Лондона и агенты евангелических сект из Калифорнии, которые предложили ему заново (по его расчетам) построить храм в пустыне Невада. Его завалили своими проектами телевизионщики и издатели. Даже лорд Ротшильд предложил установить готовую модель в вестибюле своего сельского замка в окрестностях Эйлсбери и показывать ее публике. Единственное преимущество, которое до сих пор принесло Алеку внимание, вызванное его работой, состоит в том, что его родня и соседи, более или менее открыто сомневающиеся в его вменяемости, перестали так уж сильно донимать его своими презрительными замечаниями. По словам Алека Гаррарда, ему вполне понятно, как легко можно счесть безумцем человека, который год за годом все сильнее запутывается в паутине своих фантазий да еще торчит в холодном сарае, занимаясь, в общем, бессмысленной и бесцельной работой. Это не лезет ни в какие ворота, особенно если человек забывает обрабатывать свои поля и выклянчивать положенные ему денежные пособия. Меня, сказал Алек Гаррард, никогда не заботило мнение моих соседей, разжиревших на сумасбродной аграрной политике брюссельских деятелей. Но то, что моей жене и детям подчас мерещилось, будто я спятил, — вот это, сказал Алек Гаррард, огорчало меня больше всего. Больше, чем я мог себе в этом признаться. Поэтому день, когда на мой двор въехал на своем лимузине лорд Ротшильд, был действительно поворотным пунктом в моей жизни. Ведь с того дня моя родня стала считать меня ученым, который занимается исследованиями серьезных вещей. С другой стороны, постоянно растущее число посетителей, конечно, отвлекает меня от работы. А работы предстоит еще ужасно много. Можно сказать, что сегодня, когда я уточняю так много сведений, работать во всех отношениях труднее, чем десять или пятнадцать лет назад. Один из этих американских евангелистов спросил меня однажды, получил ли я свое представление о храме путем Божественного откровения. «And when I said to him it’s nothing to do with divine revelation, he was very disappointed. If it had been divine revelation, I said to him, why would I have had to make alterations as I went along? No, it’s just research really and work, endless hours of work» [78] А когда я ему сказал, что это не имеет ничего общего с Божественным откровением, он был очень разочарован. Если было Божественное откровение, сказал я ему, тогда зачем я все время что-то менял, продвигаясь вперед? Нет, это было просто исследование и работа, бесконечные часы работы (англ.). , — сказал Алек Гаррард. Нужно штудировать Мишну, продолжал он, и все прочие доступные источники, и римскую архитектуру, и особенности сооружений, воздвигнутых Иродом в Масаде и Бородиуме, ведь только так приходишь к правильным идеям. Вся наша работа в конечном счете опирается на идеи, только на идеи, а они постоянно меняются и вынуждают нас разрушать то, что мы уже считали законченным, и начинать все сначала. Вероятно, я бы никогда не связался со строительством храма, имей я понятие о тех требованиях, какие предъявит мне моя работа, все более безбрежная и все более основательная. Ведь чтобы добиться впечатления жизненной достоверности, следует изготовить вручную и вручную же расписать каждый сантиметровый кессон на перекрытии колоннад, каждую из сотен колонн и каждый отдельный камешек из многих тысяч тесаных камней. Теперь, когда края моего поля зрения постепенно начинают темнеть, я подчас спрашиваю себя, закончу ли я свою стройку. Что, если все, что я создал до сих пор, всего лишь жалкая поделка? Но бывают дни, когда в окна льется вечерний свет и я поддаюсь своему воображению. И вижу все сразу как единое целое: храм с его портиками и жилыми помещениями для священнослужителей, римский гарнизон, бани, продуктовый рынок, места для жертвоприношений, извилистые переходы и лавки менял, огромные ворота и лестницы, постоялые дворы, и внешние провинции, и горы на заднем плане. И на миг мне кажется, что все уже завершено и я заглядываю в просторы вечности. Напоследок Алек Гаррард извлек из груды бумаг какой-то иллюстрированный журнал и показал, как это выглядит сегодня: белые камни, темные кипарисы, а посреди — сияющий золотой купол кафедрального собора в скалах, который мне тут же напомнил купол нового реактора «Сайзуэлла». В лунные ночи он сверкает над сушей и над морем, как какая-то святыня. Храм, сказал Алек Гаррард, когда мы покидали мастерскую, просуществовал всего сто лет.