Винфрид Зебальд - Кольца Сатурна. Английское паломничество

Она хорошо видна из города, но практически столь же недоступна, как пустыня Невада или атоллы южных морей. Что до меня, то я еще очень хорошо помню, как в 1972 году, во время своего первого приезда в Орфорд, я стоял в порту, пытаясь разглядеть вдали территорию, которую местные называли не иначе как The Island [76] Остров (англ.). . Она напоминала какую-то дальневосточную штрафную колонию. Но прежде я изучил по карте своеобразное строение берега у Орфорда. Меня заинтриговала экстратерриториальная, так сказать, отмель Орфорд-Несс. Камень за камнем, на протяжении тысячелетий, она сдвигалась с севера сюда, к Олдборо. И получилось, что на участке длиной двенадцать миль река, которую в нижнем течении называют Ор, прежде чем излиться в море, течет вдоль линии берега (позади нынешней, то есть перед прежней). Если тогда, во время моего первого пребывания в Орфорде, переправа на «остров» исключалась, то теперь ничто не препятствовало такому намерению. Министерство обороны несколько лет назад прекратило секретные разработки, и один из мужчин, подпиравших стену в порту, без проблем, за несколько фунтов, согласился перевезти меня туда, а когда я закончу свою экскурсию и махну ему рукой, доставить обратно. Пока мы на его синем дизельном катере пересекали реку, он рассказал мне, что народ и теперь, как и раньше, избегает туда ездить. Даже такие ценители одиночества, как береговые рыбаки, после нескольких попыток перестали забрасывать там по ночам свои удочки — вроде как игра не стоит свеч. Но на самом деле этот сдвинутый «остров» — богом забытое место. Там никто не выдерживал. В некоторых случаях дело доходило до хронических душевных болезней. На другом берегу я распрощался со своим паромщиком, перелез через высокую насыпь и двинулся по асфальтовой дороге (уже заросшей травой) через бесцветное широкое поле. День был пасмурный, гнетущий и такой безветренный, что не шевелились даже стебли тонкой степной травы. Уже через несколько минут мне стало казаться, что я иду по неоткрытой земле, чувствуя себя совершенно свободным и безмерно подавленным. Помню как сейчас, что в голове у меня не было ни единой мысли, и с каждым шагом пустота во мне и пустота вокруг меня все росла и тишина становилась все глубже. Внезапно меня пронизал почти смертельный ужас, вероятно, потому, я думаю, что прямо у меня из-под ног выскочил заяц, прятавшийся на обочине в зарослях травы. Выскочил, заметался туда-сюда вдоль разбитой дороги, а потом двумя прыжками снова рванул в поле. Он, должно быть, сидел, скорчившись, с бешено колотящимся сердцем, на своем месте. И ожидал, не в силах двинуться, когда я пройду, и чуть было не опоздал спасти свою жизнь. И тот крошечный миг, когда охвативший его паралич превратился в паническое движение бегства, и был тем мигом, когда меня пронзил его ужас. С прежней, непостижимой отчетливостью я вижу, что произошло в тот ужасный момент, едва ли составивший долю секунды. Вижу кромку серого асфальта, каждую отдельную травинку; вижу, как заяц выскакивает из своего укрытия; вижу его прижатые к спине уши, какое-то расколотое, странно человеческое лицо; глаз, от страха чуть не вывинчивающийся из головы. И в его взгляде, на бегу обращенном назад, я ловлю свое отражение. Как будто я слился с ним в единое целое. Только через полчаса, когда я дошел до широкого рва, отделяющего степь от огромной гравийной отмели, спускающейся к морю, у меня перестало так сильно стучать сердце. Я еще долго стоял на мосту, ведущем на территорию бывшей исследовательской станции.

Далеко позади меня на западе обозначались едва заметные легкие взгорья обитаемой земли, к северу и к югу сверкало прочерченное узким желобом заиленное русло мертвого речного рукава, а впереди не было ничего, кроме разрушения. Вокруг виднелись засыпанные массой камней бетонные строения, где в течение большей части моей жизни трудились сотни техников. Издали эти сооружения, вероятно, из-за их странной конической формы, смотрелись как могильные курганы.

В доисторические времена в таких могилах хоронили великих властителей со всей их утварью, серебром и золотом. Впечатление, что я нахожусь в ареале, предназначение коего выходит за пределы мирского понимания, усиливалось еще множеством построек, напоминавших храмы или пагоды. Они никак не вязались с военными сооружениями. Но чем ближе я подходил к этим руинам, тем быстрее испарялось представление о таинственном острове мертвецов; я воображал себя среди руин нашей собственной цивилизации, уже погибшей когда-то в будущем. Как для рожденного после нас пришельца, который в полном неведении о природе нашего общества бродит среди груд оставленного нами металлолома, так и для меня оставалось загадкой, что за существа жили и работали некогда на этой земле. Для чего могли служить примитивные приспособления внутри бункеров? Железнодорожные рельсы под крышами? Крюки на стенах, частично еще сохранивших кафель? Душевые сетки величиной с тарелку? Скаты и сточные ямы? Где и в какое время я в тот день действительно побывал на Орфорд-Нессе, я не могу сказать даже сейчас, когда пишу эти строки. Помню только, что под конец шагал вдоль высокой дамбы от Чайниз-Уолл-Бриджа мимо старой насосной станции к месту рыбалки, слева от меня — черный лагерь бараков в голой степи, справа, по ту сторону реки, твердая земля, суша. Когда я, сидя на молу, ожидал своего паромщика, из облаков вдруг вырвалось закатное солнце и осветило искривленный берег моря. Прилив поднял реку, вода заблистала, как белая жесть; с радиомачт, торчащих из прибрежных болот, донеслось равномерное, едва слышное гудение. Между кронами деревьев выглянули близкие (рукой подать) крыши и башни Орфорда. Там, подумал я, был когда-то мой дом, моя малая родина. И внезапно, во все более ослепительном контурном свете, мне померещилось, что в темнеющих красках вечера, тяжело хлопая на ветру, крутятся крылья некогда исчезнувших мельниц.