Тимофей Круглов - Август

— Ни в чем кавказцы не виноваты! Виноваты те русские, кто это допустил. Кто в долю входит! Вот кого мочить надо в сортире! Но, баста! Навоевались! Пусть каждый занимается своим делом. Есть у нас ФСБ, МВД, АБВГД и президент с премьером. А также Государственная Дума и Совет Федерации. А я буду отныне Дашке человеческую жизнь обеспечивать, да на печке сидеть и шептунов пускать. Хва-а-а-тит!

— Не ори, подполковник! Бывший, к тому же. — Анчаров запыхтел сигарой, выпуская клубы ядовитого, терпкого дыма. — Никто из нас воевать и не собирается. Пар выпустили напоследок. Все. Конец фильма. Кино про войнушку кончилось, благодарные зрители расходятся по домам.

— Ты вот что, Машенька, согласуй с Костромским управлением наблюдение за Анчаровым с Глафирой. Плотного не надо, так, пусть присматривают на всякий случай, чтобы не исчезли неведомо куда. Анчаров мужик тертый, кто знает, что на него найдет? И отправляй наших лейтенантов — Веру с Зайчиком — в Питер. Хватит на пароходе кататься, служба не мед и служат не на пасеке.

— Хочешь успокоить Муравьева?

— Думаю, что они давно уже Веру с Зайцевым раскусили, не дети. Пусть решат, что мы перестали нервничать, и соблюдаем договоренности.

— А мы соблюдаем?

— Да, соблюдаем! Ты что, в адвокаты к приднестровцам записалась, что ли, мама? Ты на службе пока еще, не забывай, пожалуйста!

— Слушаюсь, товарищ полковник! Будет исполнено! Разрешите бегом? — Маша явно обиделась, но больше себе вольностей не позволила, занялась делом.

Полковник был зол. Болел желудок, раскалывалась голова. Подкатывала на полных парах депрессия, которую все трудней становилось скрывать, особенно от Маши.

— Увольняться пора, — в очередной раз напомнил себе Кирилл о давно принятом решении, но на этот раз не испытал при этой мысли никакого приятно-мстительного чувства.

Люди вокруг отдыхают, безмятежность просто окутала теплоход. Оттого все чаще хотелось расслабиться и самому. Но генерал, лично позвонивший сегодня из Москвы, испортил все настроение. Опять торговля, опять скрытые намеки и угрозы все переиграть. Как надоело, Господи! Ведь все через голову питерского начальства, все на цыпочках. Ловчить надоело!

— Ну, так ты не мотострелковым полком командуешь, чего ж ты хотел? — сразу включился защитный механизм, не позволяющий начать жалеть себя.

Открылась дверь, в каюту вернулась сердитая Маша.

— Машенька! — Кирилл обнял маленькую женщину, поцеловал неловко в черную макушку, пахнущую лаком волос. — Все будет хорошо, прости, нервы.

— Ладно, Кира, у тебя всегда одна песня, — оттолкнула легонько полковника Маша и закурила, глядя в окно, за которым проплывала на высоком берегу живописная деревенька с белой каменной церковью на холме. — А мы что, так и будем тащиться до самой Астрахани?

— А тебе не нравится? Мне нравится. Мы вместе. Чудная красота кругом, курортное питание. Что плохо?

— Все как в раю, Кира, — голос женщины был усталым и безразличным. — Не могу смотреть на чужую радость, Кирилл!

— Это ты о чем?

— А ты не знаешь? Люди со сломанной жизнью, в очередной раз попав в самый центр наших игрищ, находят любовь, обустраивают жизнь, стремятся вернуться к человеческому между собой! А мы?

— А мы? Мы все решили, мамочка. Дела почти закончены, правда. Прокатимся за казенный счет до Астрахани, приглядывая в полглаза за Муравьевым. В Нижнем, на обратном пути, посадим ему на хвост человека, пока он не явится в столицу со своим блюдечком с голубой каемочкой, на котором лежат ключи от проблемы генерала Щербатого. А сами спокойно поедем в Питер.

— Так значит, Щербатого игра?

— Ну, и наша тоже, Машенька. Совпали интересы. Всем будет хорошо. Генерал получит свое. Муравьев с друзьями свое. Нас с тобой с почетом проводят на пенсион. Да еще и мужа твоего тихонько прищучат, чтобы не изображал из себя оскорбленную невинность. Референтка его, залетевшая — это, на самом деле, еще вовсе не повод, чтобы он тебя отпустил без проблем и истерик.

— Может ты и прав, Кира. А ты не врешь, а? — Маша с мукой посмотрела в выцветшие голубые глаза полковника.

— Не вру, мама. Честное пионерское, не вру.

— А чего ж ты злой такой тогда?

— Хочешь правду?

— Хочу, Кира.

— Тогда слушай.

Кострома, мон амур! Волга расстилалась перед теплоходом гладким зеркалом, гладким и расплывчатым немного, как будто надышал кто-то жарко на него. Август, кто еще?

По высокому берегу потянулись деревянные, некоторые в два-три этажа, дома, окруженные зеленью высоких старинных деревьев, растущих в городе в изобилии. Белокаменные церкви в пять куполов с высокими звонницами возносились в небо сияющими крестами на маковках. Беленые кирпичные особняки купеческие тут и там напоминали с гордостью о богатой истории старинного русского города. А вот и ровный песчаный пляж, вот набережная потянулась с цепочкой фонарей вдоль нее, а чуть выше, над деревьями, парит Ленин, указываю рукою путь, теперь уже в прошлое. Показались мосты, скрепившие город, чтобы не разбежался в разные стороны. И вот он, Ипатьевский монастырь, сам как целый город, а за ним еще церкви виднеются и снова пышная зелень. Хороша Волга! Жемчужина ее — Кострома. Не такая огромная, как Нижний Новгород, не такая пестрая, как Казань, не такая буйная, как Ярославль. А в самую меру милая сердцу русского человека, меры обычно не знающего.