Тимофей Круглов - Август

Досье на политический криминалитет в высших кругах власти Приднестровья отдать Кириллу не жалко, если для дела надо. Погань, она и в Африке погань, и если России это надо, то пусть пользуется. Честным приднестровцам это не повредит, в любом случае. А криминал Толяну никакой не жалко. Можно ли верить Кириллу? — это раз! Если ошибется Толян, попадут с ним вместе в неприятную историю и Сашка, и Дашка, и Глашка. Это — два.

Толян докурил до фильтра сигарету, раздавил бычок в пепельнице и повернул Дашу к себе, приподнял за плечики над собою, потянулся вверх к милому заплаканному лицу, поцеловал крепко и велел слушать себя внимательно.

— Если ты собралась за меня замуж, то сегодня же познакомишь меня с мамой и сегодня же поплывешь со мной дальше — аж до Астрахани и потом обратно. Если за это время не передумаешь, из Нижнего поедем в Москву. В столице поживем немного, пока я закончу все дела, и отправимся в Подмосковье. Там у меня дом куплен. Старый, но просторный. Я первое время буду превращать дом во дворец, достойный тебя, потом займусь делом — есть у меня одна задумка. Деньги на первое время тоже есть, ты об этом не думай.

— А что же буду делать я? — задумчиво спросила Дарья, мелькнув соблазнительным длинным телом перед суровым взглядом сосредоточенного Толяна. Она соскочила голышом с постели, накинула на себя его рубашку и устроилась по-турецки в ногах Муравьева, приготовившись слушать и слушаться.

— Ты, радость моя, услада последних старческих дней. (Даша иронически хмыкнула при этих словах, с удовольствием окинув могучий торс любимого, редкий пушок на котором золотил рассеянный плотными занавесками солнечный свет, и кожа еще не увяла, упруго дышала здоровьем, а уж про мужскую силу лучше и не вспоминать, опять прокувыркаемся в койке, позабыв про обед и ужин.) Ты, блондинка моя ненаглядная, получать диплом будешь. А как получишь, будешь мне в семейном бизнесе помогать.

— А кто ты, Толик? — несмело спросила Даша. — Кто ты на самом деле? И как ты будешь жить в России, ведь ты иностранец, наверное?

— Вот, вот! Сначала надо было мне все эти вопросы задать, а потом уже спать со мной ложиться, — заворчал Толян назидательно.

— Ты, повелитель, не умничай! — засмеялась Дарья и ловко пощекотала Толяну голую пятку, заставив его немедленно спрятать ноги под одеяло. — Я тебя совратила, я, «как честная женщина», — передразнила она Муравьева, обязана на тебе жениться. То есть, выдать тебя за себя замуж. Так что, не надейся, что в Нижнем я передумаю! И не отвечай вопросом на вопрос, или ты не русский?

— Я же тебе уже почти все рассказал. Я офицер, Даша. Теперь уже бывший.

— Тебя уволили?

— На этот раз я сам себя уволил. И гражданство у меня российское. В том числе. Все законно. Я не уголовник, не аферист и не международный террорист. Я просто вернулся с войны и хочу жениться и осесть на Родине. Я буду скучным человеком, я тебе обещаю, любимая! Ты не боишься скучного мужа?

— Я обожаю скучного мужа! Веселых друзей — за хуй и в музей!

Толя нахмурился, возмущенно подняв брови.

— Не буду больше, Толя. Просто, ты тоже пойми, я успела многое в своей не такой уж путевой жизни. Так что заранее пойми и прости. И больше не вспоминай никогда. Это единственное мое условие. А я тебя любить буду. Я тебе присягаю на верность. Веришь?

— Тебе — верю! — Толян улыбнулся широко, до ушей, как в молодости. — Кто первый в душ?

— Я!

— Беги. А потом пойдем решать вопросы с билетами, каютами и прочими житейскими делами.

— Толя, я постараюсь занять у родителей денег на билет, — замялась Даша, застыв у двери в ванную.

— Ценю. Но ты моя невеста, и путешествие у нас свадебное. Это мой вопрос. Иди, мойся, а не то верну в койку, и тогда уж мы точно останемся без обеда.

Не веришь, читатель, что Анчаров с Глашей точно так же решили вопрос? А зря. У нас в раю все так, слава Богу, происходит! Изнемогшая от любви Глафира первый раз за свои 25 лет получала наслаждение от близости с мужчиной. И не от физической только близости, хотя неутомим и нежен, и чуток был Санька, внезапно почувствовавший, что вся жизнь еще впереди. Этот восточный по виду и такой русский по душе и привычкам, крепкий и самодостаточный человек взял на себя всю боль Глафиры, всю горечь настрадавшегося рано в новой России девичьего сердца. Не спрашивая, понял все, и не укорил, и даже не простил — решил, что не за что прощать, а можно только жалеть и любить, защищать и лелеять. А больше всего радовалась Глаша тому, что в себе не сомневался майор Анчаров. Не говорил о старости, не печалился о сходстве и несходстве жизненных интересов. Не ревновал заранее, молодую подругу, будучи уверен в себе. В том, что способен построить счастье для обоих. Обошелся без оговорочек, присказочек, без кокетства. Сказал: люблю. Буду беречь, уважать, в обиду не дам, в нищете не оставлю. На кухне и в детской сидеть будешь только, когда захочешь. Сам справлюсь и накормить, и детей, если Бог пошлет, воспитать. Учись, найди себе дело всей жизни по таланту своему! Я буду рядом. Сможешь, тяни меня к себе, я поднимусь!