Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

Я всякого Шпацермана слышал: сдержанно строгого, сердито выговаривающего, кричащего, рычащего, но так матерящегося — никогда! Он перечислил без остановки всех: бога, всех святых и мать, дьявола и чертей, сук и нехороших женщин, половые органы и органы лица и ещё многое, чего моя память уже не могла вместить. А после того, как вспомнил всех, с дикой ненавистью перекинулся на меня, безвинного:

— Твоя, — кричит, — работа! Не получишь никакой квартиры, не надейся! Сам живёшь не по-людски и другим не даёшь!

Мне оставалось только вздыхать: я и сам знаю, что не умею жить и от этого мешаю другим. И ещё я знаю, отчего он так взвинтился. Не от предстоящего руководящего нагоняя, нет. Их он пережил за нелёгкую жизнь немало и свыкся с ними. Аркаша, как ласково звала его супруженция, пуще всякого начальства боялся Наташеньки почти в семь пудов весом, уж она-то снимет с него шкуру, если останется без мехов от Хитрова и приличной премии от муженька. А, похоже, так оно и будет. Хитрова-то надо срочно перетаскивать с охоты и магистралей северного, неутверждённого, участка — вся работа коту под хвост, в убыток — на опостылевший Угловой. А премии лишат, как пить дать, за задержку работ всё на том же Угловом, чтоб он провалился вместе со мной в тартарары.

— Мне, — спрашиваю смиренно, — можно идти?

— Вали к чёртовой матери! — рычит, и я быстренько отваливаю, пока не схлопотал по благородной физии, с него станется.

Через полчаса приехали, но кто? Антушевич, главный геодезист-меховщик с молодым инженером в зимней полевой одежде и главный геохимик-анализатор. Какая от них экзекуция? Хорошо, что Шпацерман не провертел зазря дырку в штанах, а то ещё простудился бы ненароком. Я дважды прошмыгивал по коридору мимо кабинета, но никаких криков и стонов не слышал. Не оправдались мои ожидания, хуже того: пострадал тот, кто очень хотел добра другим. И так всегда в жизни: стараешься, стараешься для соседа, а отдуваться приходится самому.

Топографы устроились в уголке камералки с Хитрованшей, анализатор ушёл в лабораторию, а меня окликнул любимый начальник и поманил пальцем. Неужели, думаю, в ассистенты приглашает? Вхожу в кабинет. Антушевич руку даёт, улыбается:

— Ну, что, — говорит, — Василий Иванович? Вы хотели сделать проект по Угловской площади, вам и карты в руки, — и ещё шире улыбается, доволен, что прищучил неуступчивого молокососа.

И отказаться причин нет, и возразить нечего, да и самому охота заняться проектом — вот и оказался последним в начальствующей сваре. Так и не удалось воспользоваться не купленными очками с затенёнными стёклами, так и не пришлось распустить ремень хотя бы на одну дырку. Дорогое время упущено, надо восполнять вечерами, а как, когда нам только что с боем отдали из экспедиции завоёванный в соцсоревновании бильярд. Все мужики, забыв о семейных обязанностях, первой любви, плачущих детях и стенающих супругах, здесь, в Красном Уголке, дуют почём зря пивцо или лакают красное винцо и с горящими глазами гоняют костяные шары по зелёному сукну, тщетно стараясь загнать хотя бы один в тесную лузу. Учились бы у меня, пока жив, я-то быстро освоил премудрую азартную игру, да и немудрено — настоящий талант проявляется во всём. Особенно мне удавались разящие удары напрямую, против которых не мог устоять ни один из противников. Мой кий, когда я его с ужасающей силой направлял в шар, обязательно проскакивал мимо, молниеносным копьём летел над столом и вертелом устремлялся на тушу врага. И быть бы тому пронзённым, если бы он не успевал увернуться, и тем самым признавал своё полное поражение. Поэтому никто и никогда не решался стоять против меня забрало в забрало. Но это ещё не всё. Для полной и безоговорочной победы мной разработан и припасён фирменный мастерский удар, который среди наших получил название «дать лопуха» и заключался в том, что шар, поддетый моим кием, стремительно летел в противника, с глухим шлепком ударял в грудь и оставлял внушительный синяк, по числу которых легко можно было сосчитать количество очков в мою пользу. В конце концов, убедившись, что со мной не сладишь, игроки единодушно выдвинули непревзойдённого мастера в почётные судьи, как это принято в игровых видах спорта, где судьями подвизаются незадачливые игроки с гипертрофированными амбициями. Я окончательно зазнался и судил только принципиальные матчи сильнейших в пользу слабейших, стоически снося возмущённые крики: «Судью на мыло!»

Однажды Володька, решив охладить мой чересчур разогретый пыл, затащил меня на каток, где с этой зимы начали давать поношенные в городе тупые коньки с ботинками. Ладно, думаю, пойду, посмотрю, как развлекается на льду нынешняя субтильная молодёжь. В наше время никаких таких катков и в помине не было. Мы наворачивали верёвками с палочками на валенки снегурки или самоделки из железных полос с деревянными щёчками, изготовляли прочный проволочный крюк, цеплялись за задний борт проносившейся мимо машины и катили по обледенелой дороге, пока не спотыкались на какой-нибудь выбоине и не пластались, разбивая в кровь колени и локти, а то и нос, и не бежали домой обмазываться зелёнкой, а, зализав раны, снова становились на стрёму по краю дороги в ожидании очередного тягача. Вот это было катанье! Не для нынешних слабонервных маменькиных сыночков.