Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

— Василий! — радуется. — Как хорошо, что ты пришёл! Худой-то какой! — Ещё бы, думаю, я ведь не в положении, как она. — На, тебе, — торопится, — ключ и иди к нам, — объясняет как и куда идти, — а мы придём после шести. Всё! — не ждёт возражений. — Мне надо бежать, — и уходит плавной неторопливой походкой, бережа потомство.

— Что, — ухмыляется боцманша, — не стала вырезать и менять? — смеётся. — Приходи ещё, я тебе сама кое-что отчекрыжу. — И почему это все лекари только и думают о том, как бы что-нибудь вырезать, а не вылечить? Наверное, возиться с нашим братом неохота.

Двухкомнатная квартира Жуковых с высокими лепными потолками на третьем этаже старинного четырёхэтажного каменного особняка недалеко от госпиталя была стерильно вылизана и вычищена, всё аккуратно расставлено и развешано, всё в аккурате, во всём чувствуется характер хозяйки. Больше всего заинтриговали, естественно, письменный стол у окна со стопками книг и исписанных бумаг в папках, а чуть поодаль от стола — мечта всей моей неприкаянной в быту жизни — мягкое кожаное кресло и рядом — роскошный торшер. С другой стороны на резной этажерке, такой, какая должна быть у меня, немецкая радиола со всякими блестящими штучками и большим подсвеченным табло. Мне сразу расхотелось быть геофизиком и захотелось стать хирургом. На кухне тоже нет ни мусоринки, ни грязной посуды. Впрочем, и готовой еды тоже нет. Заглянул в чудо-холодильник «ЗИЛ», и там древнее оледенение. В большой камере потерялись десяток яиц, молоко в двух широкогорлых бутылках, ровный брикет масла, пожелтевший от долгого неупотребления, а в морозилке — две пачки пельменей, смёрзшихся в бетон. Да, догадываюсь, похоже, хирурги дома только ночуют да и то не всегда. Сразу расхотелось быть хирургом. Порыскал, нашёл плотную сумку и подался на главную улицу, названную, естественно, проспектом Ленина, где ещё раньше видел магазин с подходящей вывеской.

Влетаю заполошно, вижу что-то бело-розовое в ведре, кричу, торопясь, и указываю на ведро:

— Сколько? Как обзываются? — Молодка с постным лицом засохшего в оранжерее сорняка пробормотала какое-то несусветное замудрёное название, натощак не выговоришь, назвала вполне приемлемую цену. — Заверните, — делаю широкий жест в сторону бледных с капельками сбрызнутой воды, — три ведра. — У неё глаза стали зрелыми подсолнухами, оглядела шикаря в заношенном полушубке и малахае, на котором много раз сидели, и цедит презрительно сквозь сжатые тонкие губы:

— Одна штука… — и называет ту же цену. Ни черта себе! Цветочки! Дороже ягодок! Прикидываю личное сальдо-бульдо. Это надо же: одну штуку понюхать, всё равно, что слямать приличный обед в ресторане с борщом с плевком сметаны и котлетным шницелем с недожаренной картошкой как будто бы во фритюре да ещё с добавкой разлезшегося зелёного горошка. Замялся было, но отступать некуда. Выгребаю все командировочные, отсчитываю дорожные без провианта, а на остальные как раз десяток беленьких с розовой каёмкой как на блюдечке вышло. Завернула мне в плотную бумагу, щерится от радости, что сбагрила чуть не ведро дуралею, но и я на неё не в обиде: пускай пользуется, может, премию отвалят … цветами. Разве в цене дело, в деньгах счастье, когда их нет? Внимание человеческое дороже, особенно для женщины, уж я-то знаю.

Примчался обратно в квартиру, нашёл пустую двухлитровку, налил воды, поставил на главный стол, всунул жиденький веник, набрал в рот побольше воды и хорошенько освежил, так что и слюни повыскакивали. Ничего, утешаюсь, никто не видел, и, вообще, в моих слюнях масса полезных микроэлементов — я ведь зубы редко чищу, берегу эмаль. Сел в кресло, включил приёмник и жду, когда заявится хозяйка и обка…, т. е., обрадуется до без ума от радости, как тогда, на Новый год.

Наконец, идут. Одна входит. И сразу видит, и сразу глаза загораются ярким внутренним светом.

— Ну, Василий! Это мне? — и, не дожидаясь ответа, опрометью бежит к букету и нюхает так, что глаза закатываются. — Спасибо! — подходит уточкой, наклоняется и целует в щёчку. А я думаю, как дёшево достаются женщинам дорогие букеты. Входит и хозяин.

— Здорово, кавалерист! — Видит букет и, улыбаясь, иронизирует: — Какой же рыцарь без коня, худобы и цветов!

— Проголодался? — спрашивает у дорогого гостя хозяйка. — Вы посплетничайте, а я что-нибудь приготовлю на быструю руку.

Я пересел на диван, освободив хозяйское место, Константин Иванович грузно опустился в него, откинулся на спинку и положил на подлокотники белые крупные ладони с чуткими развитыми пальцами пианиста.