Макар Троичанин: Кто ищет, тот всегда найдёт

Мне он начал надоедать со своим менторским тоном, и я взвился:

— Во-первых, — ершусь, — почему «ты», разве мы пили на брудершафт? — понимаю, что этим обидным для дяди замечанием навсегда приобрёл в нём врага. Теперь ретроградов против меня, новатора, трое, а с Гниденкой — четверо. Тем более надо бежать отсюда без оглядки, а пока ни в коем случае не смешиваться с ними, держаться особняком. — Во-вторых, — продолжаю непреклонно, — мне не нравится эта работа, а в третьих, не светит отвечать за чужие грехи. — Смотрю, у этого главного привычка, когда волнуется, дёргать левым плечом и той же щекой — нервный, что ли?

— Надо помочь, — зудит, — выбраться партии из тяжёлого отчётного кризиса.

За мной не залежалось:

— В чём же дело? — в ответ. — Возьмитесь, самое благое начало для главного геофизика экспедиции.

Сергей Иванович сердито прихлопнул ладонью по столу, заставив зашевелиться в испуге бумаги.

— Всё! — ставит точку. — Пиши, — приказывает мне, — под приказом: «Отказываюсь» и распишись. — Я сосредоточился, что есть воли, и кое-как накарябал, зато закорючка получилась умопомрачительная, второй такой не нарисовать ни в жисть. — Иди, — прогоняет начальник, — свободен.

Всем говорю:

— До свиданья, — но они молчат, не желая новой встречи.

До самых ленинских праздников занимался, высунув язык, снаряжением и отправкой бригад на участок. В этом году кардинально изменил тактику и занял чапаевское место позади наступающих, что позволило ничего не забыть и не потерять. В конце праздника, который у нас красный, позвонил Король и велел быть на следующий день в парадной форме во Дворце культуры, где соберутся знаменитые люди района — надо же: я — знаменитый! — по случаю ленинского дня рождения и чествования лауреатов с вручением им медалей и удостоверений.

— А тугрики? — интересуюсь с надеждой.

Смеётся:

— Тугрики уже отправили в Монголию.

Сразу и готовиться стал. Выстирал энцефалитную пару, вывесил на солнышко — пусть привыкает, достал синенькие чудо-кеды с белой подошвой, тщательно стёр пыль и поставил ожидать у кровати, а сам сунул в авоську заготовленные краски, кисти, молоток, топорик, стакан, кусман хлеба с очищенной луковицей и подался через магазин, где прихватил четвертушку, к Радомиру Викентьевичу с отчётом, который не надо было сочинять, не надо было отвечать за чужие грехи, а только за свои. Пришёл на кладбище, и так стало хорошо и спокойно, что хоть ложись рядом с профессором, и пропади всё пропадом. Всё рассказал самому близкому и самому живому человеку: и о синей, и о месторождении, и о премии, и о техручестве, и, со вздохом, о дальнем вынужденном отъезде, клятвенно пообещав навещать, а заодно подправил оградку и обелиск, выкрасил наново, выпил полчекушки в память, чуть надкусил хлеб, а остальное оставил, постоял, винясь, что не оправдываю надежд, и потопал, оглядываясь, восвояси, наперёд зная, что весь вечер проваляюсь на кровати под щемящие звуки «Лунной» и буду вспоминать, вспоминать…

В чистенькой энцефалитной робе и в сияющих летним небом кедах иду, не спеша, по главной улице, оглядываясь по сторонам и щурясь от яркого солнца. За плечами лёгкий рюкзачишко со сменным бельём и сапогами, а в душе необъятная и всеохватывающая радость.

Обгоняет знакомый техник-геолог из кузнецовских, хороший парень, настоящий таёжник и работяга до мозга костей.

— Чё это ты в такой день? — спрашивает.

— Надо, — отвечаю, и он не переспрашивает, знает это слово.

— А я, — сообщает, — на собачник, где медальки нашим поводырям раздают. Мужики говорили, что два грузовика «Жигулёвского» завезли, я и тешу прихватил, — хлопает по внутреннему карману пиджака. — Пойдём, засосём по паре и повалишь.

— Не хочется, — отказываюсь, — ты за меня.

Он смеётся:

— За мной не станет. Ладно, побежал, а то без меня всё вылакают и углы у Дворца уделают, — отошёл несколько шагов и оборачивается: — Слушай, тебя вчера на собрании тоже вроде бы выкликали?

— Ты ошибся, — смеюсь.

— А-а, — тянет он, — может быть. Так даванули по случаю ленинского дня рождения, что до сих пор в башке гудит как в трансформаторной будке, — и заспешил дальше.

А я свернул в переулок и пошёл на таёжную дорогу. Она для меня длинная, через всю жизнь, и впереди Terra incognita, и не дай боже новых открытий.