Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

— Алевтина Викторовна? — кличу мучающуюся в бессоннице даму.

— Да, — с готовностью отзывается она, тоже не прочь потрепаться.

— Вы знаете про Зальцманович?

Алевтина долго молчала, соображая, наверное, соврать или сказать правду. Наконец, склонившись к последнему, ответила:

— Знаю, — она ничем не рисковала, так как третий лишний, лежащий между нами, ничего не петрил в тайном разговоре.

— Зачем ей это? — спрашиваю сердито.

Собеседница снова молчит, перебирая варианты гипотез, и неуверенно выдаёт одну:

— Наверное, как и всякому, хочется как-то выделиться. У девушки, надо сказать, гипертрофированное честолюбие.

— Ну и шевелила бы ногами и руками, — продолжаю злиться, — а не ими, так мозгами.

Слышно было, как Алевтина усмехнулась:

— К сожалению, с этим у неё серьёзные проблемы.

Теперь замолчал я, поставив жирный крест на товарище Зальцманович.

— Отчего это, — обобщаю тему, — человек — общественное животное, а жить в коллективе не любит и не хочет?

— Да всё оттого же, — теперь злится она, — у каждого слишком много самомнения, честолюбия, себялюбия, сребролюбия и других «любий», а попросту — элементарной зависти.

— Верно, — согласился я. — Я думаю, на свет люди появляются с природными инстинктами коллективизма и общественного выживания, а потом, в противовес, у них развивается эгоистический разум, который диктует совсем другие нравственные нормы и правила поведения: эгоизм, рвачество, обман, жизнь за счёт других. Так было, и так, похоже, будет всегда. Равенство — утопия.

Она опять долго молчала: конечно, не так-то легко признаться в напрасно прожитой жизни.

— Наверное, — мямлит еле слышно и сразу поправляется: — Но очень не хочется в это верить.

Оба молчим, понимая, в чём иносказательно пришли к согласию. Можно бы сознаться и в открытую, поскольку третий, у которого инстинкты пока преобладают над разумом, преспокойно дрых, сопя в обе дырочки.

— Мне хотелось бы, чтобы вы занялись у нас комсомолом, — ни с того, ни с сего выдоила пренеприятную мыслишку Алевтина. От неожиданного лестного предложения я сел и резко, непримиримо кинул в темноту, даже Сашка перестал сопеть:

— Нет! — и обидно добавил, чтобы разом пресечь возможные уговоры: — Думаю, я уже вырос из панталончиков, — и успокоившись: — Мне с моим прямолинейным характером лидером нельзя быть — распугаю. Да и общественную работу не только не люблю, но и считаю, что она вредит производству. — Это была уже неприкрытая грубость. Но как с ними, женщинами, иначе? Начали за здравие, а кончили за упокой. — Давайте спать, завтра рано вставать. — Выбрался из палатки, подбросил в костёр пару дровин потолще, надел носки и, повернувшись набок, начал вторить соседу.

Утром решил бесповоротно: жертвоприношению — свершиться! Сейчас встану и сделаю секир башка дурной бабе. А как назвать, когда она со своими честолюбиями, себялюбиями, меня-не-любиями грубо растолкала на самой сладкой утренней дрёме: «Вставайте, начальник!» Да как посмела! Я и не спал вовсе. Что она, не знает, что начальники всегда опаздывают? О-хо-хо! Вставать, однако, надоть. И Сашки, негодника, рядом нет. Не мог по-дружески чуть тронуть, я бы и проснулся и всех разбудил. О-хо-хо! Всю ночь на одном боку — не каждый такую нагрузку выдержит. Не могли перевернуть, помощнички! И не видел, кто дрова подкладывал в костёр, кто полог задёрнул. Не я, это уж точно.

А снаружи-то солнца — тьма! Огромное, красное, придвинулось близко и светит — аж в глазах рябит. А не греет. Бр-р! Так, кашу сварили, не надо нагоняя давать, а жаль. Опять пшёнка? Жаль, что другой крупы нет. Мяса вбросить не забыли? Снял крышку с кастрюли, посмотрел — не забыли. А жаль! Одежда вчерашняя на стояках сушится, развесили, а жаль. О-хо-хо! Чайник кипит, бесится, не могут отставить, придётся самому. Всё — самому! Глаз да глаз нужен.

Как ни крути, а умываться к ручью придётся идти. Алевтина готовит мешочки под пробы, Сашка колет дрова в запас, никому и дела нет до начальника, некому посочувствовать. Вода в ключе почему-то парит. Что за чёрт, за ночь ключи горячие прорвало? Осторожно сунул один палец — о-го-го! — «горячая»! Аж судорогой от холода свело. Пришлось второй рукой разгибать. Не могли воды согреть, помощнички! Всё сам! Быстро сунул обе ладони в воду и к лицу. Всю морду ошпарило. Хватит себя истязать, вечером умоюсь, всё равно потеть. Кошка, вон, умница, всегда после еды умывается.

Решили маршрутить кодлой. Мне так спокойнее: никто не потеряется. За Сашку я не боюсь, он привязан ко мне измерительным проводом, а вот Алевтина… В прошлом году она уже терялась однажды. Правда, и нашлась сама, по темноте, когда мы, устав орать и стучать по вёдрам в лагере, утомились искать и сели ужинать. Хитров не пожалел двух патронов. Если сейчас потеряется, мы с Сашкой вдвоём её не приорём ни за что. Пусть лучше будет рядом под моим неусыпным оком.